Тем временем бричка въехала в ворота Плас-э-Койд и остановилась у входной двери, которая оказалась открыта. И прежде чем доктор Пэрри сошел на землю, в дверном проеме появилась женщина. Она остановилась на пороге и с недоверием глядела на нас. Очевидно, это была Риан Мэдок.
Как и сказал доктор, ей было немного за тридцать, но выглядела она намного старше. Черные с проседью волосы были гладко зачесаны назад, открывая лоб и делая ее лицо сумрачным и изможденным. Поношенное коричневое платье и фартук из грубой ткани, подозрительно напоминавшей кусок обыкновенной дерюги, тоже отнюдь не красили ее, но вместе с тем было в ней что-то цыганское, по-своему привлекательное.
Они с доктором Пэрри толковали по-валлийски (она, в отличие от собеседника, говорила мало и неохотно), но по их жестам и выражениям лиц догадаться о содержании разговора было можно. Он, судя по всему, объяснил, кто мы такие, и спросил, где сейчас ее отец, так как она указала в сторону одной из дворовых построек, а потом и сама пошла туда, видимо, чтобы позвать его. Доктор Пэрри подтвердил мое предположение.
– Она сказала, чтобы мы обождали в доме, покуда она приведет отца, – пояснил он, проведя нас по вымощенному каменными плитами коридору в гостиную, выходившую окнами во двор. В ней стояли диван и несколько кресел, набитых конским волосом. Огромный буфет из темного дуба, часы с белым циферблатом в корпусе из того же мрачного дерева и коричневатые обои придавали комнате зловещий, похоронный вид. Двуствольное ружье, стоявшее у камина, только добавляло ей мрачности.
– Кстати, – продолжал доктор Пэрри, – я сказал ей, что вы мои друзья из Лондона и я показываю вам окрестности. Мы будто бы проезжали мимо, и я подумал, что надо зайти проведать ее отца. У него последние три недели побаливает в груди.
Заметив, что внимание Холмса привлекли две большие фотографии в овальных рамках, висевшие над камином, он добавил:
– Это Дай и Хувел.
Семейное сходство меж ними было очевидно. И отец, и сын чувствовали себя перед камерой неловко. У обоих были мужественные подбородки и прямодушное, открытое выражение лица, хотя у Моргана-старшего рот был упрямо сжат. Увидев это, я подумал, что не рискнул бы ему перечить. Я вспомнил, что вчера на обратном пути в Пентре-Маур доктор Пэрри рассказывал нам о ссоре отца и сына из-за вдовы Карис Уильямс. Теперь я понимал, как такое могло случиться.
Мне захотелось расспросить об этом доктора Пэрри, но тут на улице послышались шаги. Выглянув в окно, я увидел Риан Мэдок, подходившую к дому вместе с каким-то мужчиной. Лет пятидесяти с гаком, седовласый и седобородый, он был одет во фланелевую рубаху без воротника и старые вельветовые штаны с потертыми коленями.
Мэдоки, как и Морганы, были очень схожи между собой. Оба высокие, смуглые, они производили впечатление очень сильных людей благодаря крепким торсам и мощным рукам. Отец Риан тоже был в высшей степени немногословен. Когда доктор Пэрри представил нас с Холмсом, Оуэн лишь слабо кивнул в ответ. Пока Пэрри по-валлийски объяснял цель нашего визита, тот слушал молча, лишь в конце этого красноречивого монолога что-то пробурчал (по-видимому, нечто вроде краткого: «Все?») и собрался уходить.
Холмс был сильно раздосадован тем, что ему не удалось побеседовать с этим человеком. Причиной тому была не только языковая преграда, но и замкнутый нрав Мэдока. Мэдок был уже у двери, когда Холмс, обращаясь к доктору Пэрри, неожиданно произнес:
– Не могли бы вы передать мистеру Мэдоку и его дочери наши соболезнования в связи со смертью мистера Моргана? Должно быть, она стала для них обоих огромным потрясением.
Эти слова явно были произнесены с расчетом на какой-либо отклик, и он последовал, хотя не столь отчетливый, как хотелось бы Холмсу. Оуэн Мэдок замер, лицо его было сурово и бесстрастно, как скала. Затем, пробормотав что-то в ответ, он быстро повернулся на каблуках и вышел из гостиной. Его дочь отреагировала куда живее: она прижала ладонь ко рту, и с губ ее слетел слабый возглас. В следующее мгновение Риан кинулась прочь из комнаты, вслед за отцом, и, догнав его в дальнем конце двора, стала что-то яростно втолковывать ему, он же слушал ее в полном молчании. Потом они зашли в тот сарай, где находились до нашего прихода.
– Риан тяжело пережила смерть Дая, – заметил доктор Пэрри, по-видимому взволнованный только что разыгравшейся маленькой драмой. – Думаю, она всегда смотрела на него снизу вверх. А затем арестовали Хувела…
Он смолк, не в силах продолжать.
– Да, разумеется, я понимаю, – ответил Холмс. – Что ж, доктор Пэрри, вы, кажется, обещали нам небольшую экскурсию?
– О, да, – подхватил доктор Пэрри, явно обрадованный переменой темы и перспективой прогулки по окрестностям. Он вышел из дому и через двор направился к амбару, где оставил бричку; мы с Холмсом последовали за ним.
На этот раз мы отправились в горы, выехав в направлении, противоположном деревне, по крутой каменистой дороге, которая становилась все ́уже и ́уже, пока не превратилась в маленькую тропку, ведущую мимо небольшого домика, притулившегося в лощине меж отлогих пастбищ. Доктор Пэрри указал хлыстом на это едва различимое вдали строение.
– Картреф, – объявил он. – Дом Мэдоков.
Это действительно был очень уединенный уголок, каким и описывал его доктор. За исключением овец, щипавших жесткую траву, и паривших в вышине черных птиц (вероятно, воронов), тут не было ни одной живой души. Когда мы проезжали мимо, я спрашивал себя, как Оуэн, а главное, Риан выживают в этом унылом заброшенном месте, в особенности зимой.
И все же тут было очень красиво; чем выше мы поднимались, тем величественней становился пейзаж. Пастбища сменились горной местностью. Скальные породы выходили на поверхность, словно кости какого-то огромного доисторического существа, с которых содрали мягкую, сочную плоть лугов, оставшихся внизу. Утесы становились все выше, а перед нами постепенно разворачивались великолепные виды дальних полей и ферм, крошечных, будто игрушечных, домиков, дорог, узкими темными лентами петлявших вокруг зеленых пастбищ с гулявшими по ним овцами, которые отсюда казались лишь белыми крапинками.
Показался вдали и Плас-э-Койд, который прежде воспринимался как хаотичное нагромождение хозяйственных построек вокруг двора и большого амбара, а теперь предстал в виде четко распланированной усадьбы, где здания выстроены по линиям, веером расходящимся из центра. Даже на расстоянии можно было распознать назначение каждого из них: вот ряд свинарников с собственными маленькими двориками, вот более крупное сооружение – очевидно, коровник, от которого к соседнему полю, где паслось несколько черно-белых коров, вела едва различимая тропка. Я даже рассмотрел поблизости крошечную коричневую пирамидку – по-видимому, навозную кучу. Из ее вершины торчал черенок какого-то сельскохозяйственного орудия. Изумленный тем, что с такого расстояния можно увидеть столько подробностей, я обратил на это внимание Холмса, но он лишь безучастно пожал плечами.
Дорога забирала все круче, и наконец доктор Пэрри предложил нам сойти с брички, чтобы пони было легче тащить ее наверх. Пешком мы приблизились к огромному плоскому камню, лежавшему у тропы. Очевидно, это был любимый наблюдательный пункт доктора Пэрри, так как он, удовлетворенно вздохнув, опустился на камень.