– Именно, – согласился он. – Давайте попробуем развить эту мысль. В конце недели он не появился, и это о многом говорит, ведь у большинства работающих людей выходные приходятся именно на конец недели – если не на субботу, то уж на воскресенье непременно. Но бывают и исключения. Какие же?..
Он умолк и посмотрел на меня, вопросительно подняв бровь. Тут я догадался, что угодил в ловушку, которую он загодя приготовил для меня, чтобы немного позабавиться. Я попытался выкрутиться.
– Ну, – проговорил я, напряженно соображая, – тут может быть несколько вариантов.
– Например?
– О, Холмс! Я не в настроении играть в угадайку. Но раз вы настаиваете… Возможно, у него есть подружка, к которой он ходит по воскресеньям.
– Неплохо, дружище! Вы нашли отличное объяснение, даже я до него не додумался. Подружка! Что ж, соглашусь: он молод, а потому всякое может быть. Но отсюда возникают новые вопросы. Проводит ли он в ее обществе все воскресенье? Если да, то как насчет вечеров, ведь легко допустить, что вечерами он также не занят? Нет, Уотсон, ваша гипотеза остроумна, однако тут требуется объяснение попроще, без сомнительных радостей флирта сразу с несколькими девицами. Где бы он ни работал, по средам он свободен весь день до самого вечера. На полдня может освободиться, скажем, приказчик из магазина. Но на весь день? Следовательно, надо искать среди других профессий. Возьмем, к примеру, сферу услуг. Он может работать в ресторане или гостинице – поваром, рассыльным…
– Или официантом? – предположил я.
– Возможно, и так. Но по средам он занят совсем другим делом, а именно слежкой. Посему впредь предлагаю называть его Соглядатаем. Вы согласны?
– Как вам будет угодно, Холмс.
Признаться, я ответил довольно грубо, ибо его легкомыслие начало меня раздражать. Лично мне вовсе не казалось забавным, что какой-то юноша – неважно, официант он или кто-то еще, – часами околачивается у наших дверей. Я усмотрел в этом некую злонамеренность. Будь моя воля, я был спустился вниз, подошел к этому типу и потребовал объяснить, что означает его поведение, а не пялился бы на него из окна через дыру в занавеске.
Надо отдать Холмсу должное, он заметил мое раздражение и, усевшись поближе к огню, примирительно сказал:
– Как думаете, Уотсон, что нам с ним делать? Я бы хотел знать ваше мнение.
Я был польщен тем, что он советуется со мной, однако прямо заявил, что предпочел бы поговорить с тем парнем в открытую.
– Вы, разумеется, правы, дружище, – ответил Холмс, – и ваш совет хорош, но я не приму его по той простой причине, что этот юноша, как мне кажется, очутился тут неспроста. Не спрашивайте меня почему, я не сумею дать вам разумное объяснение, скажу, как в «Макбете»: «Палец у меня зудит, что-то злое к нам спешит» [73] . Так вот, мой палец здорово меня беспокоит.
Я привстал и внимательно посмотрел на него:
– Но как вы это объясняете, Холмс?
– Никак, Уотсон. Чисто инстинктивная реакция, не оправдываемая логикой. Единственное, что я могу добавить, – мне чудится, что я уже когда-то видел нашего Соглядатая и что он представляет для нас опасность. Но, хоть убейте, не могу припомнить, где именно мы с ним встречались.
– И что вы предполагаете делать дальше?
– В настоящий момент – ничего. Останусь дома, буду читать «Морнинг кроникл» и писать письма. Могу даже разобрать свои бумаги, чем, безусловно, порадую вас, Уотсон. Вы часто пеняете мне на то, что они в беспорядке валяются по всей гостиной [74] . Если Соглядатай будет придерживаться своего обычного расписания, он покинет пост около шести часов вечера. И если все пойдет хорошо, завтра я смогу предпринять кое-какие действия.
– Какие?
– Прежде всего пошлю телеграмму.
– Но разве вы не можете сделать этого сегодня, после того как он уйдет?
– Мне бы не хотелось; хотя, я уверен, ваше предложение продиктовано самыми лучшими побуждениями, Уотсон. Однако этот тип – темная лошадка. Я совершенно не представляю, куда он направится после, и вы тоже. Я вовсе не желаю подвергать вас или себя какой бы то ни было опасности.
– Но… – начал я.
– Никаких «но», – ответил Холмс, полушутливо погрозив мне пальцем.
Я прикусил язык, и остаток дня мы с Холмсом спокойно просидели дома. Он рассортировал свои бумаги и аккуратно сложил их в коробку, которую хранил у себя в спальне [75] , я же лениво просматривал в «Таймс» перечень ценных бумаг и акций и прикидывал, куда бы я мог вложить свои средства, если бы Холмс наконец соизволил выдать мне мою чековую книжку, которая была заперта в его письменном столе [76] .
На следующее утро Холмс приступил к выполнению своего плана, с помощью которого собирался перехитрить Соглядатая. Для начала он произвел предварительную рекогносцировку через дырочку в занавеске, чтобы удостовериться в том, что путь действительно свободен. Однако, подчиняясь своей врожденной скрытности, он не удосужился рассказать мне, куда и зачем направляется.
Впрочем, ходил он недалеко, так как уже через полчаса вернулся, радостно потирая руки.
– Первый пункт моего плана выполнен, – объявил он. – Если все пойдет как надо, уже сегодня утром дойдет и до второго пункта. Кстати, – добавил он, как будто меняя тему, – в полдень вы свободны? Случайно не встречаетесь со своим другом Сэрстоном?
– Нет, я свободен, – ответил я, спрашивая себя, к чему он клонит.
– Отлично! Тогда в двенадцать мы с вами пообедаем у Марчини [77] .
И он удалился к себе в спальню, откуда вскоре донеслись звуки скрипки: Холмс наигрывал живую шотландскую мелодию – верный знак того, что нынче он в бодром настроении.