Его старший сын, из своего опыта, гораздо большего, чем у отца и его соседа, мог бы многое добавить по этому поводу, но благоразумно промолчал.
— Вовка, сходи-ка к тетке Марье, пусть наши шкафчики закроет, — сказал отец и встал, собираясь идти в мыльню.
Тот отправился к выходу из раздевалки и дошел до стола, за которым пила чай неопрятная старуха, равнодушно взирающая на мужские муды.
— Э-э, здравствуйте, батя шкафчики просил закрыть, — сказал он бабке, даже не поднявшей на него взгляда.
Вместо ответа она вздохнула, встала и взяла ключ, представлявший собой ручку с короткой изогнутой углом толстой проволокой. Она прошла за ним, вставила проволоку в дырку на дверце и поворотом ручки закрыла его, потом второй.
— Номерок не потеряй, тетеря, — сказала она Вовке, увидев, что тот вертит его на пальце.
— Не, бабуля, не потеряю, — ответил тот и пошагал в мыльню. В большом гулком зале мылись несколько десятков мужчин и детей самого разного возраста, не было только самых мелких. Пока Вовка ходил, брат и отец уже нашли себе место, и на лавке стояли три шайки с положенными туда мочалками. Места эти уже были окачены кипятком и слегка парили. Батя обвел глазами зал и, не найдя больше свободных тазов, в своем запарил веник. Номерки были привязаны к ручкам шаек.
— Ну что, орлы, пошли в парилку, — сказал отец.
— Да ну ее, там страшно, ничего не видно, шум такой, все кричат, можно я здесь посижу, буду мыться, честно! — начал ныть Мишка.
Отец посмотрел, махнул рукой.
— А-а, сиди, а то, как в прошлый раз, не дашь посидеть нормально. Пошли, Вовка.
Они зашли в дверь парной, и замешкавшемуся Вовке сразу крикнули сверху:
— Эй, пацан, двери закрывай!
Да, пожалуй, такой парилки ему видеть не приходилось. К ее обустройству отнеслись очень просто, про сухой пар здесь никто знал. Под возвышающимися к потолку сиденьями из стены торчала труба с вентилем, откуда с шумом, клубами тумана вырывался пар. В этом пару было почти ничего не видно, одна лампочка под стеклянным колпаком не могла хорошо осветить эту камеру пыток. И на всех ступенях сидели и хлестали себя вениками десятка полтора мужиков. Кто есть кто, можно было разглядеть только с полуметра, но старшего Фомина узнавали по размерам.
— О, Пашка зашел, ну давай к нам на верхотуру залазь! И сынка привел, правильно. Ох ни … себе, это что у него от молнии, что ли, — разошелся один дедок, увидев Вовкину спину.
— И вечно ты, Ермолаич, лезешь с вопросами своими, — прогудел с верхней полки здоровый черноволосый амбал. — Пашка, давай сюда сразу наверх, и сынка волоки, будем его по-нашему лечить, по-деревенски.
Они уселись на горячую мокрую широкую скамью. Некоторое время сидели молча, ожидая, пока кожа даст пот. Но во влажном пару было трудно определить этот момент.
Нет, конкретно, эта парилка Вовке не нравилась, очень влажно, душно. Но другой, увы, не пока не было.
Он посидел среди мужиков, без особого желания попарил себя веником.
Мужики же, от души нахлестывая себя вениками, разговаривали о том, о сем. Как вдруг один из них сказал:
— Слушайте, собрался в баню, выхожу на улицу, а к Плесковским черный «воронок» подъезжает…
Все на мгновение замолчали, потом уверенный голос Ермолаича нарушил тишину:
— Да что вы, робя, приуныли, что там с Мишки взять, работает на своем компрессоре и знать больше ничего не знает. Может, перепутали с кем?
Постепенно разговор оживился, всем хотелось, чтобы у Мишки, который, видимо, был известен всему поселку, все было хорошо.
Но в Вовкиной памяти прозвучали Славкины слова: «Сашка Плесковский взял у отца мелкашку пострелять».
Ему вдруг надоело в парной, он вышел и присоединился к Мишке, который сидел около тазика и валял дурака.
С его приходом брат оживился и начал кое-как мыться. Вскоре к ним присоединился и отец. Он был мрачен и несколько раз выругался, а Мишка словил подзатыльник. Они помылись, до красноты натерли друг другу спины и, ополоснувшись, пошли одеваться. Увидев очередь в парикмахерскую, отец чертыхнулся и направился в буфет. Мама, как и следовало ожидать, еще не появлялась.
Буфет также был полон народа, но из этой очереди Павла Александровича уже было не выдернуть. За стойкой стояла огромная буфетчица. Увидев Фомина, к которому была явно неравнодушна, она воскликнула:
— С легким паром, Павел Александрович, вам как всегда?
И тут же налила ему две кружки «жигулевского», причем шапка пены была не в пример меньше, чем у его предшественников.
Парням было куплено по бутылке ситро, они подошли к одной из пустых бочек, во множестве стоявших в зале, и принялись за питье.
Краем уха Вовка слышал разговор стоявших за соседней бочкой.
— Это пацанье, придурки, стреляли в водонапорной башне. Представляешь, по газетному портрету Сталина, суки. Ушли и даже пробитую газету не сняли. Кто стукнул, х… знает. Только кипеш такой поднялся, всех парней и родителей взяли, что теперь будет…
Батя тоже услышал этот разговор и, наклонившись к Вовке, очень тихо спросил:
— Ты-то почему не там? Славка же твой другая лепший?
Вовка в тон ему шепнул:
— Я отказался, пошел гулять с Леной.
Отец выпрямился и облегченно вздохнул, по его лицу потек пот, он залпом выдул вторую кружку и пошел еще за двумя.
Вскоре в дверях буфета появилась мама, она с тревогой оглядывала зал, но, увидев своих, мгновенно успокоилась.
— А-а, вы еще лимонад пьете, налейте и мне стаканчик, — попросила она, тщательно заматывая голову полотенцем.
Закончив с пивом, отец повел свое семейство домой. Уже совсем стемнело, и только редкие фонари освещали улицу, по которой шли такие же припоздавшие банщики.
Когда пришли домой, мать стала разбирать сумки, отец взял кисет с махоркой, ловко, не глядя, скрутил самокрутку и предложил Вовке прогуляться.
Они медленно шли по улице, было тепло и даже душно, наверно, скоро соберется гроза.
Отец курил и молчал. Стоявшая на углу стайка подростков приблатненного вида, увидев их, перебежала на другую сторону улицы и оттуда робко поздоровались.
— Ну что, сын, ты понял, что все не так просто, — наконец, спросил, — ведь эта девочка тебя сегодня спасла от тюрьмы, ты понимаешь?
Вовка сделал вид, что проникся, не будет же он говорить отцу, что если бы он присутствовал при этом событии, то просто не дал бы повесить такую газету в качестве мишени.
— Ты уже взрослый парень, понимать должен, что можно, что нельзя.
— Папа, — прервал его сын, — ты знаешь, сегодня ко мне физорг завода подходил, спрашивал, не соглашусь ли я в молодежной заводской команде играть.