От дыма стало трудно дышать. Второй этаж превратился в гигантский костер, откуда шел сильный жар. Языки пламени вырывались через крышу. Жар высушил пот и кровь убитой женщины на моем лице.
— Отойдите, — сказал Веттер мне и Конклину. — Хотите жить — отойдите.
К онемевшим пальцам вернулась чувствительность. Одновременно сердце затопила надежда. Я поняла: Веттер хотел пасть от пуль спецназа, как супергерой, овеянный ореолом славы. Он искал смерти, но я хотела, чтобы сперва он сполна расплатился по счетам.
В следующую секунду мое желание сбылось: Веттер завизжал и задергался в кресле, словно у него случился эпилептический припадок.
Я увидела провода и посмотрела на Конклина.
Пока Веттер все внимание перенес на спецназовцев, Рич отстегнул закрепленный на ремне «тазер» и выстрелил, пропустив через Веттера электрический разряд: маленькие острые дротики вонзились в правую руку и бедро. Не отпуская кнопку, Конклин повалил кресло на бок и пинком отбросил обрез подальше.
Пока Веттер корчился от боли, а спецназовцы бежали к нам вверх по склону, я, задыхаясь, выговорила:
— Ты такой молодец, тебе кто-нибудь говорил?
— Нет, никогда.
— Все в порядке?
— Пока нет, — пробурчал он.
Я нашарила в траве мой «глок» и приставила ствол ко лбу Веттера. Только тогда Рич отпустил кнопку «тазера». Еще дергаясь от судорог, Веттер широко ухмыльнулся мне:
— Неужели я в раю?
Я задыхалась, пульсировавшая кровь больно отдавалась в ушах, от дыма текли слезы.
— Ты сволочь! — крикнула я.
На дороге напротив горящего особняка затормозили пожарные машины. Нас окружили спецназовцы. Заметив ярость в глазах Конклина, капитан Бейли медленно, тщательно подбирая слова, сказал:
— У меня в фургоне есть все необходимое, чтобы вы привели себя в порядок.
И повернулся к нам спиной. Остальные спецназовцы тоже отвернулись. От вертолетов происходящее скрывала пелена густого дыма. Рич с размаху пнул Веттера по ребрам.
— Это за Малоунов, — говорил он, нанося удар за ударом, пока чертов псих не перестал ухмыляться и не заскрежетал зубами. — Вот тебе за Мичемов, за Джаблонски, это за Чу, — твердил Рич и напоследок сильно пнул Веттера в зад. — А это тебе за меня, подонок.
Мы с Конклином нещадно оттирали лица влажными бумажными полотенцами, но гарь и смрад смерти тянулся за нами шлейфом. Джейкоби перешел на наветренную сторону.
— Ну и несет от вас. По канализации гуляли?
Криво усмехнувшись, я поблагодарила за комплимент, но мне было не до смеха.
Огонь до фундамента уничтожил дом Веттеров, где могли быть улики, позволяющие связать Ханса Веттера и Бретта Аткинсона с поджогами и убийствами.
Теперь этих улик нет.
Мы стояли в двух кварталах от пожара, перед домом, где проживал с родителями покойный Бретт Аткинсон. Ультрасовременный особняк с консольными террасами и видом на сотню миль вокруг могли себе позволить лишь очень и очень богатые люди.
Родители Ястреба не открывали дверь на звонки и стук патрульных и не перезванивали, несмотря на несколько сообщений, оставленных нами на автоответчике. Тело их сына до сих пор лежало невостребованным в морге. Опрошенные соседи подтвердили, что Аткинсонов уже несколько дней не видно и не слышно, хотя те никому не говорили, что собираются уезжать.
Моторы машин Аткинсонов были холодными. В ящике лежала почта двухдневной давности, а парень, при нашем появлении переставший косить газон, сообщил, что ни Перри, ни Мойры Аткинсон не видно уже неделю.
Об уликах в доме Веттера можно было забыть, но я не оставляла надежду, что в гнезде Ястреба найдутся доказательства чудовищных убийств, которые совершили юнцы.
Прошло тридцать пять минут после того, как Джейкоби позвонил Траччио и запросил ордер на обыск.
Мне позвонила Синди и сообщила, что она и с десяток фургонов теленовостей стоят у полицейского пикета в начале улицы.
Конклин отбросил с глаз слипшиеся от крови волосы и сказал Джейкоби:
— Я уже и не знаю, какими должны быть обстоятельства, не терпящие отлагательства.
— Охолони, Конклин, понял?! — зарычал Джейкоби. — Если мы и сейчас напортачим, нас живыми закопают. Меня отправят в отставку, а вы двое пойдете работать в «Бринкс секьюрити», [26] если сильно повезет!
Прошло еще пятнадцать минут.
Я уже решилась солгать, что чувствую запах разложения, когда из офиса окружного прокурора на паршивом «шевроле» примчалась стажерка. Выскочив из машины, она со всех ног полетела по аллее ко входу, на долю секунды опередив Конклина, который уже занес тяжелый лом над одним из окон дома Аткинсонов.
Аткинсоны жили в настоящем музее: целые мили блестящего натертого паркета, большие современные картины на белых стенах высотой в два этажа. Свет включался автоматически, когда мы входили в очередную комнату.
Ощущение действительно было как в музее после закрытия: в доме не оказалось ни души.
И это выглядело жутковато. Ни домашних животных, ни газет или журналов, ни тарелок в раковине. Помимо продуктов в холодильнике и идеально выровненной одежды на вешалках в каждом шкафу почти ничто не говорило, что дом обитаем.
Пока мы не дошли до комнаты Ястреба в дальнем от спальни хозяев крыле.
Комната мальчишки была большой и светлой, окна выходили на запад, где открывался прекрасный вид на горы. Кровать занимала до странного мало места — узкая, с простым синим постельным бельем, с динамиками с двух сторон и наушниками, воткнутыми в CD-плейер. По длинной стене тянулся встроенный стол, уставленный компьютерами, мониторами и прекрасными лазерными принтерами, а следующая стена закрыта толстым пробковым щитом.
На пробку приколоты рисунки Ястреба, многие из которых я узнала по «Седьмому небу», но были и новые сюжеты: судя по всему, шла работа над вторым графическим романом.
— Сдается мне, это их творческая мастерская, — сказала я Конклину. — Тут они все и состряпали.
Рич присел за стол, а я рассматривала пробковый щит.
— Вторая книга, — сказала я Конклину. — «Lux et Veritas». Что это означает, можешь перевести?
— Легко, — сказал Рич, опуская сиденье стула гидравлическим поршнем. — «Свет и правда».
— Броский заголовок. Обещает новые пожары.
— Ястреб вел дневник. Я тронул «мышку», а он был на экране.
— Настоящий подарок…