В прозрачном утреннем воздухе повисло молчание. Никто из этих двоих не хотел начинать первым новый раунд перепалки, пока, наконец, царь вениконов не выпустил тягучую струйку слюны на парапет и не показал рукой на привязанного рядом пленника, меняя тему:
– Как видишь, мои люди прошлой ночью наткнулись на одного из твоих офицеров, вот и решили привести его сюда, чтобы развлечься, пока не наступит его очередь отправляться к богам. – Он помолчал, пару раз ткнув в бесчувственное тело пальцем. – Правда, он какой-то квелый, ничего интересного. Впрочем, у него есть все шансы загладить первоначальное скучное впечатление. Все дело в том, что я пообещал ему достойную смерть. Да-да, от боевого клинка одного из моих ратников.
У Лициния зашевелились волосы на затылке, словно его погладил свежий ветерок.
– Почему, Друст? Что тебя заставило это обещать? Все остальные, попадавшие к тебе в лапы, погибали долгой и лютой смертью, теряя последние остатки человеческого достоинства под ножами твоих мясников.
Друст ухмыльнулся, будто дразнил.
– А потому, трибун, что у нас с ним состоялась содержательная беседа. Ну а теперь помолчи и не мешай, если только не хочешь, чтобы я приказал моим лучникам проткнуть тебе уши.
Воевода выбросил руку в сторону и, не отводя взгляда от глаз Лициния, принял в ладонь протянутое кем-то из воинов копье. Развернувшись с неожиданным проворством, он вонзил его в бедро беспомощного декуриона и, навалившись всем весом, прободил ему мышцы насквозь, чтобы древко осталось торчать. Кир разом распахнул веки, забился в удерживающих его веревках, напрягая узловатые мускулы. Шейные жилы натянулись словно тетива, боль накатила раскаленными волнами агонии – но ни звука не покинуло его уст. Из раны побежала струйка крови, тонкая-претонкая струйка, лишний раз свидетельствуя, сколь многое ему уже довелось испытать под пытками.
Лициний обернулся и у себя за спиной обнаружил примипила, чей взгляд красноречиво излагал, какие именно чувства переживает сейчас этот офицер, когда у него на глазах мучают соратника.
– Разные слухи о нем ходили, трибун, но надо отдать должное: нервы у него железные.
– Согласен. Жаль только, что вчера вечером у Кира вместо мозгов в голове тоже оказалось железо.
Тем временем Друст, взяв еще одно копье, проткнул второе бедро декуриону, с наслаждением глядя, как тот извивается от боли, пусть и молча. Люди вокруг Лициния повели себя по-разному: кто-то шумно втянул воздух сквозь зубы, кто-то отвернулся, не в силах наблюдать за муками товарища.
Приняв меч из рук какого-то воина, Друст поставил его вертикально, подался вперед, небрежно наваливаясь на рукоять, и чуть ли не будничным тоном обратился к римлянам:
– Да, я говорил, что его смерть не будет позорной. Но я не обещал, что она окажется быстрой.
Развернувшись, он воткнул клинок в живот распяленного перед ним декуриона и тут же выдернул, увлекая за собой вонючий фонтан крови и внутренностей. Глухой рык боли сорвался с губ пленника, тело задергалось в безжалостных веревках. Лициний выкрикнул в набрякшей тишине, поднимая голос до командных высот:
– Декурион Кир!
Мятущееся тело словно одеревенело, черты исказились судорогой агонии, но внимание Кира оказалось теперь прикованным к лицу его командира.
– Декурион Кир, ты умираешь с честью на глазах своих товарищей, от руки жестокого и беспощадного врага. За мужество и стойкость ты заслуживаешь самого высокого уважения. А теперь, стоя на краю, скажи: чем ты купил такую поблажку?
Он не отрывал воспаленных глаз с лица погибающего человека, взглядом приказывая тому отвечать. Кир раздвинул губы, показывая плотно стиснутые от боли зубы, и, прежде чем заговорить, сделал судорожный вдох.
– Трибун!.. Я рассказал ему… про тунг…
Друст развернулся, вонзил меч в горло римлянина, и тот захрипел, утопая в остатках собственной крови, которая заливала сейчас его легкие. Он умер через несколько секунд, тщетно заглатывая воздух. Царь вениконов отвернулся от трупа и уставился вниз, на римских офицеров. Лицо его было забрызгано чужой кровью, лоб избороздили морщины разочарования и недовольства.
– Очень умно, трибун. То есть он либо выболтал бы нечто важное, либо все равно пришлось бы затыкать ему глотку раз и навсегда… – Друст пожал плечами, и гримасу раздражения заменила легкая улыбка. – Ну да ладно. Главное, тайна все равно осталась при мне. А у тебя, трибун, и у всех твоих псов есть время досчитать ровно до сотни. Катитесь прочь от моих стен!
В десятке миль севернее места утреннего побоища сборный отряд свернул с тракта и принялся обустраивать лагерь для ночлега. Когда – уже в сумерках – закончили обваловку, а люди получили ужин, Скавр созвал офицеров на чашу вина. Кануций припозднился из-за каких-то неурядиц в одной из центурий, зато тунгры прибыли оба, хотя, при всей их расторопности, трибун Ленат оказался проворнее. Устроившись с винным кубком в руке вне стен душной палатки, примипил Фронтиний неприязненно покосился на закатное небо и обменялся взглядом с Нэуто, качая головой.
– К рассвету польет…
Его соратник кивнул с мудрым видом.
– Да. Надо бы скомандовать отбой чуть пораньше, денек предстоит нелегкий.
Скавр вздернул бровь, но от комментариев воздержался, позволив Ленату угодить в ловушку, расставленную ветеранами.
– Вы хотите сказать, что по одному только виду небосвода способны угадать завтрашнюю погоду?
Фронтиний с готовностью кивнул, сохраняя невиннейший вид.
– Ну конечно, трибун. С таким опытом службы на границе, как у нас, никаких природных загадок уже не осталось. А сейчас, с вашего разрешения, коллеги…
Он допил остатки вина и поднялся. Нэуто, следивший за выражением его лица, тоже потянулся за шлемом и встал.
– Да, трибун, прошу простить и меня. Впереди еще целую когорту укладывать на ночлег, да и к интенданту надо заглянуть, вытряхнуть из него новую пару сандалий.
Ленат вскинул ладонь, останавливая уходящих, и запротестовал:
– Нет уж, не так быстро, пожалуйста! Вы и вправду умеете читать вот это? – Он показал на облака, чьи края были подернуты червонным золотом солнца, катившегося к западному горизонту. – Я вот вижу только пару-другую туч на фоне заката. Объясните, в чем тут секрет?
Примипилы переглянулись, затем, сделав многозначительную паузу, Фронтиний пожал плечами и обратился к офицеру Двадцатого легиона:
– Хорошо, трибун, мы откроем тайну, но ты должен поклясться, что никому об этом не расскажешь. Не хватало еще, чтобы каждый встречный и поперечный разбирался в предсказаниях погоды на имперской границе…
Вскинув бровь, он выжидающе смотрел на Лената, пока тот не кивнул с самым торжественным видом.
– Обещаю!
Примипилы придвинулись, знаком попросили трибуна подняться со стула и обступили его, как заговорщики. Фронтиний без улыбки уставился Ленату в лицо, словно давал ему оценку.