— Кто бы ни повесил череп этого чудовища, он ещё опаснее!
— Прижмитесь ко мне, — посоветовал я напыщенно, — я вас защищу!
Она торопливо отодвинулась, хотя уже начала был прижиматься.
— Я не думаю, — сказала она поспешно, — что это чудовище встретим тут же рядом.
— Я тоже, — согласился я. — Тем более что это не чудовище. Как-то не поворачивается язык называть чудовищами травоядных.
— Откуда вы знаете, что он траву ел?
— Ах, леди, я же не только красивый, но и настолько мудрый, что самому бывает противно. Все говорят: будь проще, и женщины к тебе потянутся, но не могу, увы, стать еще проще, чем уже стал...
С той стороны дерева сидят, прислонившись к стволу, два скелета в старинных доспехах и в простых шлемах, у обоих копья. Древки не истлели, хотя воздух мне показался влажным, как в женской бане. Так что, возможно, это не дерево.
На всякий случай я соскочил на землю. Тут же вернулся Пес и начал в нетерпении нарезать круги. Я осмотрел оружие, это вовсе не потому, что помешан на всяких там мечах, мне они по фигу, но вдруг что ценное, я же из такого мира, где постоянно ловят шанс.
Пес взвыл, я сказал строго:
— Ладно, беги! Но далеко не удаляйся. Как свистну, чтоб враз был тут, а не там.
Между этим деревом и соседним куча разбитых щитов, обломки копий и еще три скелета. У двух расколоты черепа, у третьего срублена рука по самое плечо. Я пошевелил носком сапога в траве. Тихонько хрустнуло, взвился дымок, пошел вверх сильной струей, как фонтан из продырявленной трубы, обрел зловеще лиловый цвет. На самом верху начала оформляться кошмарная голова зверя, перед которым лев и медведь показались бы овцами.
Глаза чудовища вспыхнули, загорелись желтым огнем. Он поймал взглядом меня, зарычал, распахивая жуткую пасть с множеством острых зубов. Плотью стали могучие плечи и волосатый торс, почти человечий, только вдвое крупнее, но внизу все еще бьет струя лилового дыма, добавляя монстру плоти.
Леди Беатриса вскрикнула, я ухватил молот и почти бездумно метнул в чудовищную пасть, спеша успеть, пока зверь не оформился весь и пока привязан к струйке дыма.
Голова чудовища разлетелась с сухим треском. Брызнули кровавые ошметки, струйка дыма иссякла, на земле распласталось огромное туловище неизвестного монстра, одни мускулы, когти, шипы и зубы. .
Я повесил молот на пояс, повернулся к леди Беатрисе.
— Вы там лужу не пустили?
Бледная и дрожащая, она храбро огрызнулась:
— На что вы там наступили?
Я взглянул под ноги.
— Черепки какие-то. Надеюсь, этот кувшин не был мировым шедевром.
— Смотрите под ноги, — велела она строго.
— А если я засмотрелся на вас? — спросил я с вызовом.
— Все равно нельзя, — ответила она еще строже, но щечки вспыхнули легким румянцем.
— Да ладно, — признался я, — я соврал, конечно. Просто щелкал хлебалом по сторонам. Вы правы, нужно быть внимательнее.
Она нахмурилась, хотя я вроде бы признал ее правоту и даже похвалил, но во взгляде мелькнула сдержанная злость.
Бобик принес странную птицу, помесь ящерицы с птеродактилем, спина в рыбьей чешуе, на передних конечностях переходит в жесткие перья. Он энергично тыкал ею мне в руки, я взял неохотно, чтобы не гасить охотничий азарт, но едва он скрылся из виду, зашвырнул подальше в кусты.
За спиной раздалось ехидное:
— А друзей обманывать нехорошо!
— Да, — согласился я, — но церковь говорит, что когда нельзя, но очень хочется или когда очень нужно, то можно. Это называется ложью во спасение.
— Лицемеры, — пробормотала она в спину.
— Вся цивилизация — ложь, — ответил я нехотя. — Вся культура — ложь. Все манеры — ложь... Но если соскрести с себя эту ложь, что останется?
Она не ответила, озадаченная. Еще минут через пять догнали Пса: стоит, растопырив лапы, голову опустил, короткая шерсть дыбом, из горла рвется глухое рычание, что напоминает рык льва размером со слона. За деревьями дальше светлее и просторнее, хотя все тот же угнетающий красный цвет, но деревья торчат прямо из почвы, похожие на толстые трубы, вместо веток несерьезные шипы, а через каждые три-четыре метра по стволу идет кольцо, словно это разросшийся до невероятных размеров бамбук.
Пес оглянулся на меня, в. глазах недоумение, ноздри жадно нюхают воздух.
— Ты прав, — сказал я, — там все еще мало кислорода... Ну его, этот триас... или мезозой!
Леди Беатриса пропищала трепетно:
— Вы там... были?
— Это же не ваша спальня, — ответил я. — Конечно, был. Там динозавры, динотерии и прочие олигархи. Но мы пойдем другим путем.
Она проглотила шпильку, спросила жадно:
— Но там выглядит даже безопаснее...
— Это другое окно, — буркнул я. — Даже из этого не знаю, как вылезти взад. А попадем в тот заповедник... гм...
Бобик все понял, попятился, шерсть все еще дыбом, глаза горят красным, клыки оскалены, даже леди Беатриса сообразила, что к нам из того мира приближается нечто грозное, Зайчик тряхнул гривой и понес прочь от блистающего и такого опасного места.
Земля обильно усыпана толстыми мясистыми листьями, похожими на хорошо прожаренные оладьи, а нередко и на отбивные, настолько все залито красным и багровым. Зайчик двигался бесшумно, как и Пес, вообще долгое время неслись, как призраки, затем я услышал стук копыт: мягкий, чавкающий, затем тверже и, наконец, совсем звонкий, будто несемся по каменной плите.
Леди Беатриса сползала по конскому крупу, приходилось хвататься за меня крепче. Наконец пробормотала в смущении:
— Мы что, поднимаемся в горы?
— Увы, — пробормотал я, — это дерево...
— Дерево?
Но умолкла, Зайчик в самом деле, как горный баран, поднимается все выше и выше, перепрыгивая с одного уступа на другой. Под копытами звучит сухо, деревянно, иногда даже гулко, словно корни высохли внутри и достаточно сильно топнуть, чтобы провалиться...
Мне казалось, что поднимаемся по бесконечной горе из застывшей глины. Когда-то ее несло потоками, а потом вот высохла и застыла. Разве что иногда эти серо-желтые трубы, покрученные, как ревматизмом, со вздутиями и болезненными наростами, приподнимаются над массой корней, и видишь, что это все еще дерево... которое рано или поздно превратится в глину.
В больших и малых щелях иногда сверкают злые глаза. Однажды выскочило нечто мохнатое и умчалось, дважды я видел странных птиц с когтями на концах крыльев. В воздухе множество стрекоз, жуков и сверчков, их голоса сливаются в неумолчный хор, куда время от времени подключаются трелями далекие, но чуткие жабы.