Сидни дрожмя дрожал в своем легком белом костюме. После Португалии Англия казалась тусклой и бесцветной; мерзкая погода была, как водится, в каком-то неопределенном расположении духа: немножко холодно, немножко мокро, немножко туманно – в общем, немножко тоскливо. Шагая по бетонному полю, Сидни посматривал на замкнутые английские физиономии своих спутников. «Они все тут в Англии сексуально подавлены», – подумал Сидни, временно отмежевываясь от соотечественников.
– Что будет с моей женой? – спросил он у Слая.
– Не знаю, Сид, и знать не желаю, мой мальчик. Либо уедет к себе в Центральные графства, либо же будет болтаться здесь и ждать вас, так?
– Ковентри в Лондоне – вот все, что я могу вам сообщить, – сказал Сидни.
Слай спросил:
– Где именно, мистер Ламберт, в Большом Лондоне или в лондонском Сити? Быть может, вы соблаговолите дать мне ее адрес прямо сейчас? Насчет почтового индекса можете не беспокоиться.
Когда они вошли в здание аэровокзала, Сидни поискал в карманах сигареты и обругал себя за тщеславие, заставившее его купить брюки в обтяжку и рубашки без карманов. Слай заметил волнение Сидни.
– Курите, мистер Ламберт?
– Да, у вас найдется сигарета?
– Нет, мистер Ламберт, я член Общества борьбы с курением и защиты здоровья.
Слай был очень доволен. «Он у меня быстренько расколется, – думал он, – часика два посидит без никотина – и готов».
Такси трижды объехало аэропорт.
– Еще раз, пожалуйста, – крикнула Ковентри.
– Черт подери, у меня уже голова кружится! – простонал шофер.
– Ах, да не скулите, поезжайте. Вам же за это платят, верно?
Она задвинула стекло между салоном и водителем. Детей удивила властная интонация матери. Откуда бы такое? Неделю назад она бы стала извиняться за то, что вызвала у шофера приступ головокружения. А теперь участвует в конспиративной встрече, которую организовала таинственная, шикарная незнакомка, вся в черном.
Ковентри сидела между сыном и дочерью, крепко обняв их за плечи. Через десять минут она должна была вернуться в аэропорт. Она объяснила детям свои планы:
– Я обещала Додо вернуться. Мне кажется, она уже намечает маршрут нашего побега в Уэльс.
– А на сколько бы тебя посадили в каталажку, если б ты сдалась? – спросила Мэри.
Ответил Джон:
– Я спрашивал папу. Он считает, года на четыре. За хорошее поведение могут и скостить срок.
– Мама вела бы себя хорошо, правда, мам?
Ковентри поцеловала дочь в шею, но сказала:
– В тюрьме я бы умерла, Мэри.
– Но ведь ты могла бы и в тюрьме учиться живописи, разве нет? – выпалил Джон.
– Ты читал мой дневник! Ах, Джон, нет! Неужели ты его прочел?
– Извини, мама, но я не хотел, чтобы его нашла полиция.
– Да, ты прав. Ты, должно быть, думаешь, что я сумасшедшая.
– Вовсе нет, – запротестовал Джон.
– Какой дневник? – спросила Мэри.
– Брадфорд Кинз считает, что ты волшебная художница.
– Правда?
– Кто это – Брадфорд Кинз? – спросила Мэри.
– Был у меня такой знакомый, – сказала Ковентри, которая избавилась от своей безумной влюбленности в Брадфорда на втором же уроке живописи в художественной школе для трудящихся.
Мэри заплакала.
– Мамочка, возьми нас с собой в Уэльс или куда ты там еще едешь!
– Нельзя пропускать школу, – сказала Ковентри. – Тебе надо сдать экзамены, и папе одному будет трудно!
– Что мы будем без тебя делать? – сказал Джон.
– Вы вырастете, – ответила Ковентри, – и мы снова где-нибудь соберемся и будем жить вместе.
Такси вернулось на стоянку, и вот наступила страшная минута. Ковентри заплатила шоферу, и все трое приникли друг к другу, как на семейной фотографии, каждому не хотелось отпускать остальных.
Сержант сыскной полиции Хорсфилд наблюдал за ними с глубокой грустью. Он наблюдал за ними с тех самых пор, как услышал объявление, обращенное к Джону Дейкину. Шофер его такси прямо затрепетал от восторга, когда ему было велено «следовать за той машиной». Это была фраза, которую он мечтал услышать семнадцать лет.
Хорсфилду полагалось сразу подойти к Ковентри, арестовать ее, а потом спокойно сесть и ждать поздравлений, восхищения, славы и неизбежного продвижения по службе; но чем дольше он наблюдал за этой крошечной группой, тем меньше ему хотелось разлучать их. Он молил Бога, чтобы тот направил его и дал ему сил.
Бог посоветовал ему оставить полицию и принять сан священника. Поэтому Хорсфилд плюнул на карьеру и вернулся в зал прибытия. Там он увидел Руфь Ламберт, которая сидела на скамье в окружении чемоданов и разбитых тарелок в португальском народном стиле. Она в точности походила на фотографию, которая лежала у Хорсфилда в кармане. Маленькая, тщедушная, с торчащими вперед зубами.
«Наверное, что-то в ней есть», – снисходительно подумал Хорсфилд, ведь у него в потайном кармане была и фотография ослепительного Сидни.
– Миссис Руфь Ламберт?
– Да.
– Я из полиции. (Хотя теперь уж недолго, совсем, черт возьми, недолго!) Вас пришли встретить племянница и племянник, они на улице, возле стоянки такси. Я постерегу ваш багаж.
Персональное авто Поджера, в котором сидели Поджер, Николас Катбуш и офицер Секретной разведывательной службы по имени Наташа Кранц, подъехало к аэропорту сзади, ко входу для Особо Важных Персон, и остановилось.
Поджер все еще был в смятении. Утром, до прихода машины, он все рассказал жене: о Яффе, о своей любовнице, о прочих супружеских и финансовых изменах. Однажды начав, он уже не мог остановиться. К его удивлению, жена при всем своем аристократизме впала в неистовство и набросилась на него с кулаками прямо в ванной. Она визжала, устроила истерику, потом включила душ и направила обжигающую струю на его неприкрытые гениталии. В приступе отчаянной злобы она крикнула:
– От меня поддержки не жди, я не стану играть роль храброй маленькой женщины и позировать на лужайке, как будто бы мы гуляем, взявшись за руки. Не буду я сидеть с тобой перед журналистами, поглаживая паршивого ньюфаундленда, не выйдет, ублюдок ты грязный! Если это попадет в прессу, я немедля подам на развод. Я в мученицы не гожусь! Мэри Арчер [32] изображать не стану!