– Тосты с апельсиновым джемом вас устроят? Если нет, я сбегаю в булочную за свежими булочками с изюмом.
– Не надо, все прекрасно.
Я налил ей чашку кофе, предложил тост – она отказалась, – и попробовал джем с горьковатыми корочками.
– Я вижу, мое присутствие не помешало вам спать, – сказал я.
– Мое вам тоже.
– Вы сейчас выходили за почтой. Больше мы со стороны улицы не показываемся, договорились? Не забывайте о вчерашнем решении.
Сигрид закатила глаза, словно услышала сущую околесицу от несмышленого ребенка. Пока она вскрывала конверты, я ел и думал о своем почтовом ящике: набит ли он под завязку или все так же пуст, как был при мне? Я давно заметил, что почта подчиняется закону всеобщего свинства: писем мало, а то и вовсе нет, когда нам нужны контакты с внешним миром, и видимо-невидимо, когда больше всего хочется, чтобы нас оставили в покое.
Тосты таяли во рту. Никогда я столько не ел за завтраком, как здесь, на вилле. Здоровый крепкий сон наверняка этому способствовал. Я мазал джемом не знаю который по счету тост, как вдруг заметил, что Сигрид смотрит на меня глазами, полными ужаса, держа в руке распечатанное письмо.
– Плохие новости? – спросил я и сам услышал, как фальшиво звучит мой голос.
– Кто вы такой?
Как я мог об этом не подумать? Филеры, видно, открыли ей правду в эпистолярной форме. Но какую правду?
– Сигрид, вы же знаете, главное в нашем деле – секретность.
– Олаф умер! Вы убили моего мужа!
– Нет! Он умер у меня на глазах, но я ни при чем. У него случился сердечный приступ в моей квартире.
– Будь это так, вы бы мне сказали!
Ну конечно. Какой я идиот!
– Сигрид, клянусь вам, это правда.
– Такая же правда, как то, что вас зовут Олафом, да?
Припертый к стенке, я выложил карты на стол:
– Меня зовут Батист Бордав, я француз, мне тридцать девять лет. Я до сих пор так и не понял, кем был ваш муж и чем он занимался. В субботу утром он позвонил ко мне в дверь – почему именно ко мне? – попросил разрешения сделать телефонный звонок и тут же умер. Я ударился в панику и не вызвал полицию. А поскольку жизнь у меня – одно название, мне захотелось побыть Олафом. Я отправился по адресу, указанному в его документах, – из чистого любопытства. Остальное вы знаете.
– Нет, не знаю. Что вы здесь делаете?
– Пью шампанское, смотрю на вас, ем, отдыхаю.
– Я вам не верю. Вы, кажется, рылись в вещах Олафа.
– В самом деле.
Я рассказал ей о мелодии из десяти нот и о том, как я вычислил таинственный телефонный номер, по которому звонил покойный.
– И после этого я должна вам поверить, что вы не имеете отношения к профессии?
– Я польщен, если вы убеждены в обратном.
– А что было бы, не получи я этого письма?
– Ничего. Я понимаю, это кажется странным. Я никогда не был так счастлив, как здесь, с вами. Если бы окаянное послание не положило этому конец, я бы хотел, чтобы такая жизнь длилась вечно.
– И вы не сообщили бы мне о смерти моего мужа?
– Мне казалось, он вам дорог, и я не хотел нарушать нашу идиллию.
– Нашу идиллию!
– Ну да, это слово обычно употребляют, когда два человека друг другу нравятся.
– Говорите за себя.
– Может быть, сейчас вы меня презираете. Однако я припоминаю моменты, когда было именно так.
– Я хорошо воспитана, а вы много о себе понимаете, вот и все объяснение.
– Сигрид, я вас не узнаю.
– А уж я-то вас!
– Ладно. Сейчас не время препираться, надо действовать. Мы в окружении не понарошку, а взаправду, третий день за домом следят. Что вы предлагаете?
– Это ваша проблема. Лично мне ничего не грозит.
– Вы так думаете? Письмо подписано Жоржем Шеневом?
– Вы с ним знакомы?
– Это человек, которому Олаф звонил от меня перед смертью. Что вы о нем знаете?
– Впервые слышу это имя.
– Возможно, он враг Олафа. Все это смахивает на инсценировку. Я не могу поверить, чтобы Олаф случайно явился умирать ко мне. Тем более что накануне один тип завел со мной разговор, будто специально подсказывал, как себя вести в такой ситуации. Олаф был моим ровесником, такого же роста, тоже брюнет. Обмен был в принципе возможен.
– Вы не той весовой категории.
– При таком питании вес я бы скоро набрал, – ответил я, кивнув на поднос с завтраком.
Как ни странно, именно последний довод, кажется, убедил ее в моей искренности.
Сигрид пошла в мою бывшую комнату, чтобы рассмотреть из окна наших шпионов. Вернувшись, она сказала, что они ей не знакомы и, на ее взгляд, не опасны.
– Откуда вы знаете? – запротестовал я. – Может быть, они вооружены.
– С какой стати им нас убивать?
– Возможно, мы, сами того не зная, стали свидетелями каких-то неудобных для них фактов. Я единственный видел, как умер Олаф.
– Если все так, как вы рассказали, в его смерти не было криминала.
– Чем дальше, тем больше мне кажется, что был. Они прощупывали почву. Кому, кроме меня, вздумалось бы занять его место? У меня пока нет ответа только на один вопрос – о роли Олафа: пошел ли он на это добровольно или им манипулировали?
– Как вы можете думать, будто Олаф умер добровольно?
– Сигрид, мне очень жаль, но, согласитесь, вы плохо его знали.
– В самом деле. Но я знаю точно – он был хорошим человеком.
– Не сомневаюсь, что он тоже был хорошим человеком.
– Тоже? Что вы хотите этим сказать?
– Сам не знаю. Мы можем сбежать отсюда так, чтобы нас не увидели люди, которые за нами следят?
– Сбежать? Куда? Я люблю эту виллу.
– Думаю, все же не до такой степени, чтобы здесь погибнуть?
– Эти люди околачиваются тут уже два дня. Почему вы решили, что они нападут сегодня?
– Потому что они знают, что вы получили письмо.
– Если они мне написали, значит считают, что я с ними заодно. Им нужны вы, а не я.
– Олаф тоже был с ними заодно. И чем это для него кончилось?
Она вздохнула:
– Куда же мы отправимся?
– Я оставил машину Олафа здесь неподалеку. Сядем и поедем, куда вы скажете.
– Мне некуда ехать.
– Мне тоже. Но это следующий вопрос. А как нам выбраться отсюда?
– Олаф все предусмотрел на такой случай. Он тайно прорыл подземный ход из подвала в банк.