И вот теперь эта красавица, которая не сводила глаз с заветного окна в далеком доме, заговорила сама:
– Он там?
– Что? – поперхнулся я.
– Ведь это он? – переспросила она и пояснила с холодной яростью: – Зверь. Монстр. Тот самый.
– По-моему…
– Отъявленный хищник, – продолжала она. – Двуногий. Он вечен. Другие приходят и уходят. А он вытирает руки о живую плоть. Девушки для него – салфетки, а женщины – ночные закуски. Он хранит их в винном погребе и различает не по именам, а по годам. Силы небесные, неужели это он?
Проследив за ее взглядом, я увидел все ту же тень в далеком окне, за лужайкой для игры в крокет.
И представил своего режиссера в Париже, в Риме, Нью-Йорке, Голливуде, и увидел реки женщин, по которым, как зловещий Иисус по теплому морю, Джон прошелся подошвами. Сонмы женщин танцевали на столах, мечтая снискать его похвалу, а он, помедлив у выхода, бросал: «Дорогуша, одолжи пятерку. Там стоит нищий – просто сердце разрывается…»
Теперь, глядя на эту девушку, чьи темные волосы перебирал ночной ветер, я спросил:
– И все-таки, кто он такой?
– Все тот же, – отвечала она. – Тот, кто живет в этом доме, кто прежде меня любил, а теперь не помнит. – Из-под опущенных век брызнули слезы.
– Он здесь больше не живет, – сказал я.
– Неправда! – Она резко повернулась ко мне, словно для удара или плевка. – Зачем ты лжешь?
– Пойми. – Я вглядывался в свежий, но померкший снег ее лица. – То было другое время.
– Нет, время бывает только настоящим! – Мне показалось, она сейчас бросится к дому. – И я по-прежнему его люблю – так сильно, что любому сверну за него шею, пусть даже за это поплачусь!
– Назови его имя. – Я преградил ей путь. – Как его зовут?
– Уилл, как же еще? Уилли. Уильям.
Она сделала шаг. Я поднял руки и покачал головой:
– Нет, здесь живет Джонни. Джон.
– Ложь! Я его чую. Имя другое, но это он. Смотри сюда! Ты тоже почуешь!
Она подставила ладони ветру, летящему в сторону дома, я повернулся и ощутил то же самое: межвременье, другой год. Об этом шептали порывы ветра, и ночь, и слабый свет в окне, где маячила тень.
– Это он и есть!
– Он мне друг, – осторожно сказал я.
– Такой никому и никогда не будет другом!
Я попытался взглянуть на этот дом ее глазами и подумал: господи, неужели так повелось на все времена, неужели здесь испокон веков живет некий человек – жил здесь и сорок, и восемьдесят, и сто лет назад! Нет, не один и тот же, а зловещий строй двойников, и на дорогу всегда выходила эта растерянная девушка, у которой вместо любви – снег на тонких руках, вместо утешения – лед в сердце; ей только и остается, что шептать, стонать, сетовать и плакать до самого рассвета, а когда взойдет луна, начинать все сначала.
– Здесь живет мой друг, – повторил я.
– Если это правда, – яростно прошептала она, – тогда ты мне враг!
Я смотрел, как ветер уносит с дороги пыль в сторону погоста.
– Уходи, откуда пришла, – сказал я.
Она увидела ту же дорогу, ту же пыль, и голос ее сник.
– Значит, покоя не будет? – простонала она. – Неужели мне суждено вечно скитаться в этих краях, год за годом?
– Если бы это и впрямь был твой Уилли, твой Уильям, – отважился я, – мог бы я тебе хоть чем-нибудь помочь?
– Прислать его сюда, – вполголоса ответила она.
– Зачем он тебе?
– Чтобы лечь с ним рядом, – прошептала она, – и больше не подниматься. Чтобы он остался холодным камнем в холодной реке.
– Вот как. – Я кивнул.
– Так что же, пришлешь его ко мне?
– Нет. Он не тот, кто тебе нужен. Хотя и похож. Почти один к одному. И тоже ест на завтрак девушек, и утирает губы их шелками, и зовут его в разные века по-разному.
– Ему тоже неведома любовь?
– Это слово он забрасывает вместо удочки, – сказал я.
– Выходит, я попалась на крючок! – У нее вырвался такой стон, что тень в доме за лужайкой прильнула к окну. – Буду стоять тут всю ночь, – выговорила она. – Он, конечно, почувствует, что я здесь, и оттает – не важно, как его зовут и сколько зла у него в душе. Какой сейчас год? Сколько лет прошло в ожидании?
– Не скажу, – ответил я. – Если узнаешь, это станет для тебя ударом.
Повернув голову, она впервые посмотрела на меня в упор.
– Вот ты каков – добрый вроде? Из совестливых, которые не обманут, не обидят, не сбегут? Где же ты был раньше, скажи на милость?
Завывания ветра эхом отозвались у нее в груди. Где-то далеко, в спящем городке, пробили часы.
– Мне пора. – Я собрался с духом. – Как же все-таки помочь тебе обрести покой?
– Тебе это не под силу, – ответила она, – ибо не ты нанес рану.
– Понял.
– Ничего ты не понял. Но хотя бы попытался понять. И на том спасибо. Иди в дом. Не то подхватишь смерть.
– А ты?..
– Что я? – усмехнулась она. – Я свою подхватила давным-давно. А двум смертям не бывать. Ступай!
Упрашивать меня не пришлось. Мне с лихвой хватило ночного холода, бледной луны, межвременья – и этой незнакомки. Ветер подгонял меня вверх по травянистому склону. У дверей я обернулся. Подняв руку, она все еще стояла на млечной дороге, и тяжелая шаль трепетала на ветру.
– Не мешкай, – послышалось мне, – передай, что его ждут!
Я плечом вышиб замок, влетел в дом и промчался по коридору, мелькнув бледной молнией в огромном зеркале. Сердце отбивало дробь.
В библиотеке Джон приканчивал очередную порцию спиртного; он плеснул из бутылки в мой стакан.
– Когда ты только научишься не принимать мои слова за чистую монету? – сказал он. – Боже, на тебе лица нет! Совсем окоченел. Давай-ка выпьем. А потом повторим.
Я выпил, он налил еще, я снова выпил.
– Значит, это была шутка?
– А что же еще? – Джон захохотал, но вдруг осекся.
За стенами особняка опять слышался стон, ноготь исподволь шелушил краску, луна скользила по черепице.
– Сюда пришла банши. – Я смотрел в стакан, не в силах сдвинуться с места.
– Конечно, дружок, конечно пришла, – приговаривал Джон. – Ты выпей, Дуг, а я еще раз прочту тебе рецензию из «Таймс».
– Она же сгорела.
– И то верно, дружок, но я знаю текст как свои пять пальцев. Ты пей, пей.
– Джон. – Я уставился в огонь, туда, где шевелился пепел сгоревшей газеты. – А эта… рецензия… она точно была напечатана?