Он был среднего роста, крепок и уверен в себе, еще уверенней Сирени, она почувствовала это. А еще ей отчаянно казалось, что она с ним где то уже встречалась. То есть точно встречалась…
И вдруг она его узнала.
Тогда, на базе, ночной визит, у нее «теслы», у него меч. Они схватились, и он победил. Ах ты…
— Итак, мы уходим! — провозгласил он.
— Я остаюсь, — сказала Сирень.
Клык. Клавдия, Дрюпин, они с удивлением, незнакомец без особого.
— Я остаюсь, — повторила Сирень.
— Это…
Он задумался и щелкнул пальцами, как бы призывая вдохновение.
— Круто, — сказал Дрюпин. Незнакомец поморщился.
— Гуманитарные науки явно не твой конек, мой верный Дрюпин, — сказал он. — Впрочем, пусть будет круто. Круто так круто. Это круто. И не смею вас, мадемуазель, задерживать. Оставляем вас в обществе анаконд и супербетона. Впрочем, с анакондами ты, кажется, справилась.
И поднялся со стула.
Они смотрели на него с надеждой, Сирень успела это заметить.
А он достал платок и протер глаза, и тут же у него за спиной всколыхнулся воздух, завертелся, сделался непрозрачным и белым, и эта белизна стала расплываться в стороны, как вливаемое в воду молоко.
И снова стало холоднее. Откуда то ворвался снег и закружился над нами.
— Вот это да, — сказал Клык.
— Портал… — прошептал Дрюпин. — Кротовья нора…
— Чертовщина какая, — пискляво сказала Клавдия. — Бесовское всё, чую же.
— Чертовщина не чертовщина, а попрошу поторапливаться, — незнакомец указал в свет. — Это долго не может продолжаться, я пока не в силе.
Они все смотрели на Сирень.
— Сирень, пойдем, а? — попросил Клык. — Пойдем! Тебе что, на самом деле памятником стать хочется? Мне не хочется вот…
— Пойдем, — попросил и Дрюпин. — Чего тут делать то?
— Давай ка не дури, — сказала Клавдия. — Понавыдумы–вала. А ну, пойдем!
— Ладно, — сказала Сирень. — Уходим. Уговорили.
— Ура! — крикнул Клык. — Ура!
Он тут же захромал в сторону белизны, как всегда скрипя костылями и присвистывая. Клавдия взялась его сопровождать, они приблизились к сияющему провалу в пространстве и сами начинали сиять, на плечах, на руках, на головах поселялись пляшущие короны из бешеного белого огня. Клык вытянул руку, волосы у Клавдии поднялись и засверкали молниями.
— Щекотно как! — крикнул Клык. — Щиплется!
И они исчезли. Портал выплюнул снег и мелко крошенные сосульки.
— Сирень, ты идешь? — спросил Дрюпин.
— После тебя, — ответила Сирень. — А то ты еще за края зацепишься.
Дрюпин поглядел на незнакомца. Тот кивнул.
— Я жду тебя там, — сказал Дрюпин. — Давай скорее. Смотри!
Дрюпин погрозил кулаком.
— Тик–так, — сказал незнакомец. — Тик–так, тик–так.
— Дрюпин, — вздохнула Сирень. — Ты задерживаешь нас всех.
— Ладно…
Дрюпин неуверенно направился в сторону портала.
— Поспешай–поспешай, — велел гость.
Дрюпин хотел что то сказать, но гость подошел к нему, схватил за шиворот и зашвырнул в холод. Дрюпин успел еще что то крикнуть и исчез.
Гость повернулся к Сирени.
— Время не ждет, — напомнил он. — Надо уходить… Хотя я подозреваю, что у тебя есть собственное мнение по этому вопросу.
— Есть, — подтвердила Сирень. — Собственное.
Он покивал.
— Так я и думал, — сказал гость. — У всех всегда имеется собственное мнение, в конце концов это погубит нашу цивилизацию. Значит, ты решила остаться?
— Ага.
Сиренью овладело патологическое упрямство. Она не хотела с ним. Непонятно почему. Она знала, что ей с ним…
Не по пути. Совсем не по пути. Категорически. Пошел ка он. Конечно, это глупо, она понимала. То есть очень глупо, самоубийственно.
— Я остаюсь, — подтвердила Сирень.
— Сильный выбор, — сказал незнакомец. — Весьма. Впрочем, неудивительно, сильный выбор — он у тебя в крови. В генах, так сказать.
Он коснулся пальцем лба.
— Я даже знаю, что ты будешь делать, — он смотрел на нее не мигая, пристально, от взгляда этого Сирени становилось страшно.
Очень страшно.
Но она его выдержала.
— Знаю, — он продолжал смотреть. — Ты будешь вести Дневник. Будешь записывать последние мысли. Что ж, это в Духе. Это… Это твой выбор.
— Ага. Это ты там был?
— Где?
— В комнате с картиной?
Гость кивнул.
— Конечно, — сказал он. — Я. Я был в комнате с картиной. Я был в сотнях комнат с картинами, на сотнях улиц сотен городов, в пустынях без края и в подвалах с анакондами… Ну и так далее. Только это надо произносить с надлежащим пафосом…
— Чья эта комната?
Незнакомец помотал головой.
— Скажи, — попросила Сирень.
— Как нибудь в другой раз. Привет–привет. Впрочем, мне пора, сударыня, пишите письма.
Он поклонился с грацией испанского гранда.
— Аста сиемпре, дорогая, кажется так? Одним словом, прощай навеки.
Он сделал шаг назад, помахал рукой и упал в белизну.
Сирень осталась одна. Села на стул и стала ждать.
Бетон прибывал. Не так медленно, как хотелось бы, но и не очень быстро. Бетон почти уже добрался до сиденья стула. Настроение у Сирени было плохое, просто ужасное, и она достала письма. Оставалось последнее, совсем небольшое, на одном листе, на пол–листа. Время оставалось, и она решила потратить его с пользой. Почитать. Чтение развивает мозг.
«Здравствуй, Пашка!
Если ты получишь это письмо; чихни при встрече в столовой. Чихни обязательно! Ты же умеешь!
Вчера я вспоминала сентябрь. Помнишь рябину? Красная, но кислая, а ты наврал, что умеешь варить пастилу. Рябиновая пастила, что может быть глупее? Но ты упорно врал, и достал сахар, сворованный в столовой, и кастрюлю, сворованную там же. Мы нарвали целое ведро рябины и стали варить ее на костре. Высыпали весь сахар, а еще можжевеловые ягоды для вкуса. К вечеру пастила сварилась, но она оказалась совсем не такой. То есть несъедобной совсем, горькой. Ты пронес ее на базу и подкинул в компот, а потом смотрел; га/с все плевались.
А потом мы искали живую воду с помощью налима. Налим врал; но мы все равно откопали три родника; правда; вода в них была обычная; хотя и очень вкусная. Налим укусил тебя за палец, и ты хотел закинуть его на березу, а потом пожалел и выпустил в ручей. А налим не хотел плыть, и нам пришлось провожать его до реки: так что мы все очень сильно промокли.