— Безусловно, — кивнул Евсеев. — Кто знает, как все обернется. А потом…
Евсеев поглядел в потолок.
— А потом, мне кажется, что скоро что то случится. Погода с каждым днем все хуже и хуже. Штормовое предупреждение, однако.
Здравствуй, дорогой дневник!
А мы не умерли, так получилось, это удивительно.
Не убили друг друга арматурой, не сожрали, озверев от голода, не задохнулись, не перевешались от отчаянья, все, как ни странно, обошлось почти без потерь.
Даже Клык не умер. Остался жив, мы отнесли его Клаве, и та, ругаясь неприличными словами, заштопала Клыку бок в двух местах красными нитками. Сурово так получилось, стал Клык выглядеть совсем как разбойник, к шрамам добавились еще и швы.
Клава ему и капельницу еще поставила, и укол от столбняка, и антибиотики, и еще витамины какие то, так что Клык почти сразу покрылся крупными аллергическими волдырями и стал храпеть.
Сама Клава несильно пострадала при ударе, на нее упал канделябр, который она сама же и вылепила из гипса. Удар канделябром лишил Клавдию последнего сознания, и пока мы там боролись за жизнь, она валялась на полу и храпела, наверняка храпела. На лбу у Клавы образовалась тройная шишка, которая, как ни странно, ей удивительно шла, с этой шишкой Клава выглядела солиднее.
А спас нас Дрюпин.
Молодец.
Я разбила кулаки почти до костей и немного успокоилась. Металл двери был перепачкан моей кровью, она засохла и выглядела безобразно и тошнотворно, я вернулась к Клыку, который валялся без сознания. Живой.
— Дрюпин, — позвала я. — Ты думаешь?
Дрюпин кивнул.
— Думай скорее.
Дрюпин зарычал, сорвал покрывало с дивана и стал обматывать голову. Обматывал, обматывал, так что в конце получился такой большой тюрбан, закрывающий и лицо. После чего Дрюпин улегся на пол и замер.
Я не знала, что делать. Разболелись руки, было ясно, что поступила я глупо, кулаки никогда ломать не стоит. А вдруг все это воспалится? Атмосфера у нас тут влажная, загноятся кулаки, ничего хорошего.
Дрюпин лежал на полу и дрыгал ногами. Не знаю, наверное, это у него так мыслительный процесс продвигался, смотреть неприятно, точно Дрюпина било электричеством. К тому же руки у Дрюпина в покое тоже не оставались, пальцы складывались в фигуры разной степени замысловатости, по большей части в яростные фиги.
Я тоже села на пол, в угол возле двери, вытянула ноги.
Потрогала волосы, дернула и снова вытянула почти горсть. Чуть не заплакала. Все таки это безобразие, я не хочу быть лысой…
— Так, — сказал Дрюпин.
Он сел и некоторое время вертел головой, стараясь понять, где находится. Потом вспомнил про тюрбан и снял его.
— Придумал вроде, — Дрюпин потер нос. — Не знаю, получится ли…
Дюпин достал из кармана плоскогубцы.
— Это все, что есть? — спросила я. — Из инструментов?
— Да. Но, по идее, этого должно хватить.
Дрюпин пощелкал плоскогубцами.
— Придется разгромить ванную комнату, — сказал Дрюпин. — Ты как?
— Як ней ужасно привязана.
Дрюпин уставился на меня.
— Нет, серьезно…
Дрюпин направился в ванную и сразу принялся греметь железом. Я заглянула. Дрюпин выламывал трубы.
Мне редко удавалось наблюдать Дрюпина за работой, и каждый раз я отмечала, что Дрюпин, конечно, мастер. Работа в его руках попросту горела. Вот и сейчас. Наверное, я эти трубы смогла разломать бы дня через два, Дрюпин справился за полчаса. Он знал, куда надо надавить, где согнуть и как Дернуть. Первым делом он оторвал тонкую трубу, по которой подавалась холодная вода, и использовал ее вместо рычага. Этим рычагом он орудовал как ломом, быстро оторвал еще несколько труб и приступил к двум самым толстым, чугунным, сливным.
С этими трубами Дрюпин провозился дольше. Он отделил от ванны тяжелую железную ножку и принялся долбить ею по переходнику, нанося удары в одну точку, так что через несколько минут переходник раскололся надвое и верхний кусок трубы освободился. Дрюпин повис на нем и выворотил трубу окончательно.
— Чистая вроде, — Дрюпин заглянул внутрь. — Над нами никого, значит.
Дрюпин оттащил трубу в сторону и взялся курочить другую, ту, что потоньше. Это у него тоже быстро получилось — минут за пять. Талантище, ничего не скажешь. С другой стороны, ломать — не строить. Хотя и строить он тоже умеет.
Вывороченными трубами Дрюпин остался доволен, с удовольствием потер ладоши, крякнул.
— Теперь вода… — Дрюпин почесал лоб. — Мне нужно литров десять как минимум, а лучше больше.
Воду Дрюпин нашел почти сразу — просто снял крышку с унитаза.
— Почти двадцать литров, — сказал Дрюпин с удовлетворением. — Должно хватить. Есть какая емкость?
Нашлось ведро и несколько пустых бутылок под ванной, этого хватило, Дрюпин перелил воду из бачка и бережно отнес ее в дальний угол, чтобы не пролить.
— И как ты намерен сломать дверь? — спросила я.
У меня никаких идей, если честно, не находилось. То есть как сломать дверь, я не представляла совершенно. Наверное, чтобы представить это, надо было на самом деле являться техническим гением.
— Надо увеличить силу удара, — бормотал Дрюпин. — Примерно… Примерно, как у пушки, чтобы миллиметров семьдесят шесть… или хотя бы половину, ладно, посмотрим, возможно, тут лучше не удар, а давление…
Он продолжал работать. Стучал железом, гнул железо и как то пилил железо. А еще размачивал кожаную обивку с дивана, и лупил ее ножкой от ванны, и топтал кожу ногами, прыгал на ней, пыхтя и обливаясь потом. Рвал книги, рвал кожу, мою кожаную куртку и то пустил в дело, разорвал, замочил в воде и избил ножкой от ванны. Жаль, хорошая была куртка, из кожи какого то там буйвола африканского, почти что пуленепробиваемая.
Спросила, нужна ли моя помощь, Дрюпин ответил, что на этом этапе, пожалуй, нет, и так справится, а когда эта помощь понадобится, он сообщит дополнительно, пока же я могу отдыхать.
Стала отдыхать. Меня уже давно клонило в сон, и вот теперь, когда мне разрешили, я мгновенно уснула. То есть не совсем уснула, а стала проваливаться в зыбкое состояние, полусон–полубред, вероятно, это было вызвано стрессом, недостатком кислорода и общим угнетенным состоянием сознания, которое мерцало, подобно перегорающей лампочке. И посреди этих мерцаний я умудрялась еще видеть сны, и эти сны были неожиданно приятны, причем я видела их не внутри головы, а как бы за веками, которые стали внезапно прозрачны.
Я видела поля, залитые солнечным светом. Небо, с облаками, зависшими в неправдоподобной вышине. Лес, не мрачную буреломную и непролазную тайгу, в которой лишь комары и глухие безнадежные норы, а наоборот, весенние леса, наполненные светом и радостью. Тропы, крадущиеся вдоль деревьев, ландыши вокруг и подснежники, оставшиеся после весны, и другие цветы, ожидание воды, воздух, и кто то, кого я, кажется, любила, встречал меня там, впереди, в глубине лесного распадка.