Звонок. Трубка запела в руке. Пара. Зимин нажал кнопку.
— Лара! — заорал Зимин. — Лара! Ты меня слышишь!
Над головой громыхнуло. Так пронзительно и мощно, что Зимин оглох. Он поглядел наверх. Туча висела прямо над ним. Черная. С белыми крапинками. Зимин не понял, что это за белые крапинки…
На него падали птицы. Чайки, убитые громом, опаленные молнией. Стая. Она падала на Зимина, он успел различить, как дымятся крылья.
Затем чайки упали. Все разом.
Они сломали шифер вокруг, Зимин взмахнул руками и провалился сквозь крышу. С хрустом, с грохотом.
Звонок. Снова звонок. Он услышал звонок и открыл глаза.
Он очнулся почти сразу дернулся было на звук, но тут же закричал. Нога была сломана ниже колена, из штанины торчал острый обломок кости. Больно. То есть так больно, что Зимин эту боль не очень хорошо почувствовал, это его удивило — странная штука, сломана кость, а ничего. Немного пощипывает.
Зимин не удержался и потрогал торчащую кость.
Ничего.
Мир окончательно заполнился шумом, движением, грохотом и непривычными звуками. С улицы доносился грохот, точно мимо дома тащился огромный мусорный змей, он пыхтел, рычал, задевал бронированной шкурой дом, подминал под себя все, ломал.
Звенели стекла. Между ударами грома слышались сирены. По крыше громыхало.
И еще. Зимин слышал свой телефон. Он пиликал, перекрывая бурю.
Он попробовал дотянуться, но не смог — ноги были придавлены обрушившейся балкой. Намертво.
Телефон продолжал пиликать, Зимин рванулся к нему, с воплем и хрустом, и дотянулся пальцем. Телефон подпрыгнул, перевернулся, упал.
Заработал.
Зимин услышал.
Голос у нее был ленивый и безразличный, а за ним, за голосом Лары, слышались другие голоса. Люди кричали.
— Зима, — сказала Лара. — Я вот что тебе хотела сказать…
Зимин услышал скрежет, железо по железу.
— Давно хотела. Зима, я тебя лю. Хотя ты, наверное, и так знаешь.
Лара снова зевнула.
— Ты что то меня не слышишь, Зима, — сказала она. — У тебя там связь плохая, я помню. Зима, я вообще то все помню, все. Помнишь, тот вечер? Ну, когда мы с тобой познакомились? Ты пришел в поликлинику, потому что у тебя врос ноготь, и я там тоже по какому то поводу была… Такое глупое знакомство, наверное, самое глупое в мире… Самое глупое, это точно.
Пара всхлипнула.
— Я тебя, конечно, ругала за мотоцикл, но это так, не по–настоящему. То есть совсем. Мне нравился мотоцикл, честно, нравился. Эх, Зимин… Холодно, Зимин, холодно…
Связь оборвалась.
И вдруг вообще стало тихо. Зимин с трудом поднялся, до половины, так, чтобы выглянуть в окно.
Буря продолжалась, Зимин увидел, как взбесившиеся смерчи добивают элеватор, как разваливается город, беззвучно, как в старом кинематографе. Мир за окном вообще приобрел странную перспективу, сделался похож на гобелен, закопченный, коричневый, древний. А еще плоский, как в книге с детскими движимыми картинками.
Зимин кричал. Его голос увяз во внезапно остановившемся воздухе. Кажется, он кричал «не надо».
Потом он услышал еще звук. Совсем странный. То есть не странный, а такой, которого не могло быть здесь.
Звук, которого не могло быть.
Клавиши. Они щелкали. Зимин лежал на полу, машинка стояла на столе, пронзенная толедским мечом с рукоятью в виде сцепившихся морских чудищ. Клавиши щелкали. Сами по себе. Они были живучи, эти машинки, их убили, а они все равно.
Щелк. Только вот бумагу Зимин зарядить не успел.
Щелк.
Щелк.
Щелк.
Бумагу!
Срочно бумагу!
— Я сейчас! — заорал Зимин. — Сейчас! Я все понял! Сейчас!
Зимин рванулся, сухожилия взвыли, нога вывернулась, в глазах потемнело. Он не сдвинулся, балка держала плотно.
— Я сейчас…
Вздох. Мир сжался и расправился.
Зимин заплакал.
Он всхлипывал, размазывая по щекам слезы. Еще он говорил. То есть пытался говорить, потому что слова перестали получаться. Он говорил, что все понял. Что был дураком. Что не знал, что теперь он больше никогда–никогда не будет…
Он просил.
Плакал снова.
Умолял.
Требовал.
И вот.
Увидел.
Прямо перед ним стоял портфель. Самый обычный портфель в мире. Скучный, потертый по углам, с крупными швами, с блестящей медной ручкой, отполированной ладонью.
Кокосов. Он забыл его…
Он не мог его забыть, он с этим портфелем вообще не расставался, никогда, ни при каких обстоятельствах. И сегодня у него этого портфеля не было, сегодня с Кокосовым был… холодильник. Точно, холодильник. А портфель–Рукопись, найденная при странных обстоятельствах.
Рукопись, найденная в табуретке.
Рукопись, найденная в пианино.
Он дотянулся до портфеля, впился пальцами, подтащил к себе. Открыл. Внутри была папка. Обычная папка из толстого, чуть сероватого картона. На корешке округлым красивым почерком было написано.
Кн. №5
«Краткая история тьмы», вар. 1.6., окончательный
И его другие сны подглядываю. В них вижу север дней моих. Автор, автор! Где ты, где ты?Лишь улыбку сквозь предметы. Различаю я порой.
Илья Боровиков «Горожане Солнца»
Слушай, — сказал я. — Может, скажешь? Перед смертью? Облегчишь душу?
— И что ты хочешь услышать? Перед смертью?
— Тайну. Хочу знать Тайну. Мне интересно, что это за Тайна такая?
Перец секунду подумал, затем дружественно помахал мне ручкой, подобрал кусок льда, подкинул вверх.
Лед с треском разлетелся где то внизу, мы стали сходиться. Торопиться не стоило, я знал, что он не будет швырять в меня мечом с такого расстояния. На ста метрах не только меч, на ста метрах даже револьвер бесполезен. Так что метров пятьдесят никаких боевых действий не будет, будем только сходиться.
Перец шагал, подняв меч над головой. Серьезно, безо всяких выкрутасов. И в любую секунду он мог этот меч метнуть. Пробьет мне плечо, и все на этом, у самого то, наверное, еще пять кинжалов и десять метательных ножей в рукавах.
Я шагал не спеша. Кобуры расстегнул, но револьверы не достал, успею еще, достану через два пролета. Через три пролета взведу курки, и будем разбираться…