Под сосной, задрав вверх головы, стояли Ануш и Рузанна. В руках у Рузанны был зажат кусок вырезки, а в руках Ануш – маленькая миска, наполненная темной желеобразной субстанцией. Любимые консервы дурацкого парня, – сходу определил Вересень.
– Вай мэ, Мандаринчик, дорогой! – взывала к кошачьему инквизитору Рузанна, потрясая вырезкой. – Спустись, поешь.
– Спустись, Мандаринчик! – вторила ей Ануш.
– Я бы тоже его угостил. Свинцом, – мрачно бросил Додик.
– Эй! – вполголоса позвал дурацкого парня Вересень.
Вой немедленно прекратился, и наступила тишина. Такая глубокая, что стук упавшей с сосны одинокой сухой шишки показался едва ли не грохотом «шаттла», стартующего с мыса Канаверал. Следом за шишкой на землю спланировал Мандарин – совершенно бесшумно. Проскользнув между Ануш и Рузанной, он бросился к Вересню, вскарабкался на него, обхватил шею лапами и затих.
– Ну, что я говорила! – в голосе жены Додика звучало торжество.
– А я что говорила? – не меньшее торжество звучало в голосе сестры жены Додика.
– Что мы обе говорили, а? – воскликнули женщины хором.
Вересень не особенно прислушивался к их словам: ощущение блаженного тепла в груди вернулось снова и сделало следователя мягким и податливым, как воск. По-хорошему, нужно было сделать дурацкому парню внушение, строго спросить за бесчинства. Но вместе этого Вересень гладил Мандарина по маленькой змеиной голове и глупо улыбался.
Додик же, напротив, был серьезен.
– И что нам теперь делать? – спросил он, обведя глазами скульптурную группу, застывшую у сосны.
– Что? – озадачилась Рузанна.
– Ведь если Боря уйдет, он опять начнет орать, так?
– Пусть тогда не уходит. Побудет до вечера, – предложила Ануш. – Может, кот успокоится.
– Вообще-то, я работаю, – Вересень почесал у дурацкого парня за ухом. – И до вечера мне еще нужно смотаться в пару мест.
– Вот видите! Плохая идея, женщины. А нужна хорошая.
– Что же ты предлагаешь?
– Пусть забирает кота с собой! – выпалил Додик.
Из рук Рузанны выпала вырезка:
– Да ты что? Что мы детям скажем? Они же его любят!
– И я их люблю, – не сдавался Додик. – И не хочу, чтобы они стали погорельцами. Потому что нас сожгут к чертовой матери. Или пристрелят кота. Возьмете грех на душу?
Губы Додиковой жены затряслись, и она непременно расплакалась, если бы не Ануш. Старшая сестра, как и положено, оказалась мудрее младшей. Она положила руку на плечо Рузанне и тихо, но твердо произнесла:
– Я же говорила: это любовь с первого взгляда. Нельзя стоять у нее на пути, Рузочка.
– Этого кота мы взяли потому, что он тебе понравился, – дожимал со своей стороны Додик. – Тебе, а не детям. У них еще две кошки есть. И две собаки. И мы с тобой. И дедуля с бабулей. И любимая тетя Ануш. И двоюродные братья – Грачик и Фрунзик. И Ашот.
Напоминание о патриархе Ашоте, готовом проклясть все семейство, и решило исход дела.
– Пусть забирает. Я согласна, – сдалась Рузанна.
– Я с самого начала была согласна, – Ануш подмигнула Вересню и дурацкому парню. – Осталось только узнать, согласен ли Боря-джан.
Три пары глаз уставились на Вересня: умоляющие – Додика, вопрошающие – Рузанны и все понимающие – Ануш. А до Вересня только сейчас стал доходить смысл решения, принятого на импровизированном семейном совете: кажется, ему готовы отдать дурацкого парня! Прямо сейчас, без всяких предварительных условий. Первым желанием Бори было немедленно бежать вместе с Мандарином в охапке: вдруг семейный совет передумает? Но со стороны это выглядело бы глупо: здоровый тридцатишестилетний мужик пятится к калитке, крепко прижимая к себе кота.
Глупо и невежливо.
Нужно взять паузу и постараться, чтобы эти милые, чудесные люди не заметили его детского ликования.
– В принципе, я согласен, – прочистив горло, сказал Вересень. – Тем более, что мы с Мандарином нашли общий язык и подружились. И со своей стороны обязуюсь холить его и лелеять. Чтобы у меня ему жилось не хуже, чем здесь. Хотя это будет непростой задачей.
– Ты уж постарайся, Боря-джан, – снова всхлипнула Рузанна.
– Вот чего ты ревешь? – прикрикнул Додик на жену. – Не на войну кота провожаем! Все будет хорошо.
Упоминание о войне придало новое направление мыслям Рузанны:
– Работа у тебя опасная. Вдруг с тобой что-то случится?
– Да какая же опасная? – Вересень не на шутку перепугался, что дурацкого парня могут отнять. – Опасная у оперов. А у меня, в основном, бумажная. Протоколы, экспертизы, то да се. Не бей лежачего, короче.
– А в командировки ездишь?
– Раз в три года на три дня. Это максимум.
– Если что… Если командировка… Я могу с котом посидеть, – вклинился Додик.
– Тебе лишь бы из дому смыться, сиделец, – осадила мужа Рузанна.
А Вересень вспомнил о том, какое впечатление производит дурацкий парень на людей. И это – совершенно магическое – впечатление настолько сильно, что, если Вересень и впрямь отправится в командировку через год-другой, то очередь из желающих присмотреть за Мандарином растянется до Владивостока.
– Я бы хотел… Немного компенсировать расходы, так сказать. Вы ведь его в питомнике купили… Это, наверное, недешево.
– Совсем дурак? – повторил Додик уже знакомую Вересню фразу. – Мы котами не торгуем. Просто отдаем тому, кого он любит. Это правильно.
– Правильно, – вздохнула Рузанна.
– Правильнее и быть не может, – улыбнулась Ануш.
Через десять минут дурацкий парень вместе с Вереснем уже сидели в машине Додика. Кошачью метрику и ветеринарный паспорт Вересень сунул во внутренний карман пиджака, а на заднее сиденье Рузанна поставила пакет с «приданым» Мандарина: лоток, лежак, уже обжитой кенгурятник и любимая миска с надписью «dinner party».
– Я там консервы положила, – Рузанна вытерла глаза краешком кофты. – Телятина, тунец и курица с ананасом…
– Ладно. Долгие проводы – лишние слезы, – изрек Додик и завел двигатель. – От винта!..
Всю обратную дорогу он поглядывал на дурацкого парня, свернувшегося калачиком на руках Вересня, и через равные промежутки времени выдавал одну и ту же фразу:
– Ты смотри! Молчит!
И лишь на подъезде к «Академической», где Вересень оставил машину, неожиданно спросил:
– Может, ты ему наркоту давал?
– Совсем уже? – Вересень едва не задохнулся от возмущения. – Как только в голову пришло?
– Ну, а чего?