Поначалу Миша тешит себя надеждой, что это не Айди. Во Франкфурте проживает несколько десятков Вернеров Лоденбахов, в земле Гессен таких наберется около тысячи. Вероятность того, что в поле зрения следствия попал именно ее Айди, невелика.
Один к пятидесяти или даже – ста.
И, тем не менее, пульс Миши начинает работать с перебоями: пятьдесят ударов в минуту, сто ударов в минуту и снова – пятьдесят. А ведь ей казалось, что, оплакав Ящерицу, она позабыла его навсегда. И вот теперь он поднимается со дна Кильской бухты, облепленный ракушками и тиной детских воспоминаний.
Но все эти неясные муки – ничто по сравнению с реальностью. Той самой, в которой появляется вызванный по повестке Вернер Лоденбах. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: это Айди, когда-то уволенный из друзей за предательство. За прошедшие полтора десятка лет он стал еще красивее… Нет, не так. Он – нестерпимо красив.
Хорошо сложен и безупречно одет. От него исходит запах больших денег, потратить которые не удастся и за пятьдесят лет. Больше всего Айди смахивает на топ-менеджера транснациональной корпорации, стоящего перед выбором: заработать еще пару десятков миллионов или – наконец-то плюнуть на все, заняться дауншифтингом и прожить жизнь, курсируя на маленьком почтовом самолете между островами архипелага Бисмарка. В пользу версии о почтовом самолете говорит легкая небритость и верхние пуговицы дорогой рубашки, небрежно расстегнутые.
Оба они не готовы к этой встрече, но Миша не готова больше.
Щеки и лоб комиссара полиции горят, и она примерно представляет, как выглядит со стороны: три неровных красных пятна на лбу и на щеках; виски, усеянные мелкими каплями пота, крепко сжатые губы. Миша просто обязана отреагировать на появление Айди в ее рабочем закутке. Представиться, предложить сесть, соблюсти необходимые формальности. Но вместо этого она перебирает бумаги на столе, и руки ее предательски дрожат.
– Я веду дело Готфрида Шолля, – собравшись с силами, произносит она. – Это имя о чем-то вам говорит?
– Допустим.
Голос Айди так же бесстрастен, как и его лицо. Невозможно понять, узнал он ее или нет.
– Готфрид Шолль был убит несколько дней назад.
– Я не знал об этом.
– Он был вашим другом?
– Нет.
– Что вас связывало?
– Ничего. Это было необязательное знакомство. Как говорится – шапочное.
– Настолько необязательное, что он внес вас в записную книжку?
– Он звонил мне пару раз. Хотел посмотреть квартиру, которую я продаю.
– Вы – агент по продаже недвижимости?
– Нет. Я работаю в фармацевтической компании. А с Готфридом мы познакомились в гольф-клубе «Парагон». Он как раз подыскивал себе новое жилье, и моя квартира вроде бы подходила ему. Пентхаус, прекрасный вид на Майн и набережные…
– Вы знали, чем занимается Шолль?
– Мы просто играли в гольф.
– Как часто?
– Нечасто. Учитывая, что он возник на горизонте пару месяцев назад… Мы виделись трижды. Вы не представились.
– Что?
– Вы не представились.
Миша чувствует себя маленьким почтовым самолетом, попавшим в шторм. Где-то за иллюминаторами сверкают молнии, корпус содрогается, еще секунда, – и самолетик рухнет вниз, влекомый стихией.
– Меня зовут Миша Нойманн. Комиссар полиции Миша Нойманн.
Пауза длится целую вечность, а к свалившемуся в штопор самолету неумолимо приближается твердая, как бетонная плита, поверхность океана.
– Значит, все получилось так, как ты хотела?
Только бы не разбиться! Не вляпаться в Айди-Ящерицу, как она вляпалась когда-то в детстве.
– О чем вы?
– Обо всем этом, – Айди обводит глазами заваленный папками стол комиссара полиции Нойманн и фотографии с мест преступления, развешанные на стене. – Мечта сбылась?
– Давайте вернемся к Готфриду Шоллю, господин Лоденбах.
– Да брось ты! Как же я рад, черт возьми!
Ящерица готов сорваться со стула и заключить Мишу в объятья, но она мгновенно пресекает эти попытки. Афишировать знакомство со свидетелем не входит в планы полицейского комиссара: ее товарищи – те еще сплетники, и лишний раз быть засвеченной в вечерних разговорах за кружкой пива ей вовсе не улыбается.
– Я часто вспоминал тебя, Миша…
– Мы здесь не для того, чтобы предаваться воспоминаниям.
– Я искал тебя.
– Странно. Я никуда не уезжала из Франкфурта и живу там же, где и пятнадцать лет назад, – она все-таки позволила втянуть себя в диалог.
– И каждый вечер покупаешь китайскую лапшу в магазинчике на углу. Я искал тебя, но это не означает, что я тебя не нашел.
– Ты… Ты следил за мной? – Миша потрясена.
– Нет. У нас, безнадежно штатских людей, это совсем по-другому называется.
– Как давно ты за мной следишь?
– Я не делал этого специально, поверь. Всего лишь видел тебя несколько раз… У магазина, с этой дурацкой лапшой.
– Она не дурацкая.
– Прости.
– Значит, ты вспоминал меня?
– Чаще, чем мне хотелось бы, – Айди совершенно серьезен, от улыбки на лице не осталось и следа. – Мне кажется, что-то важное ушло из жизни вместе с тобой. Что-то очень важное.
Не здесь. Он не должен говорить этого здесь, в казенном и неприкаянном месте, среди тесно придвинутых друг к другу столов, телефонов и сейфов. Нужно остановить его, немедленно.
– Мы были детьми. А теперь – выросли. Все изменилось, Вернер.
– Когда-то ты звала меня Айди.
– Ты сам попросил не называть тебя так.
– Ты ничего не забыла.
– Забыла. Хотя это стоило определенных усилий.
– Я очень виноват перед тобой, Миша.
– Не стоит ворошить прошлое.
– И я хотел бы все объяснить.
– Нечего тут объяснять.
– Мы могли бы увидеться? В неформальной обстановке?
– Боюсь, что это невозможно. Нерабочие контакты с подозреваемыми…
– Разве меня в чем-то подозревают? – Айди удивленно вскидывает бровь.
– Я сказала – «подозреваемый»? Прости. Пока ты только свидетель.
– Я сообщил тебе все, что знал. Но если ты интересуешься моим мнением о Готфриде Шолле…
– Меня интересуют факты.
– …он был не очень приятным человеком. С двойным дном. Может быть, даже с тройным.
– А поподробнее?
– Подробности можно получить… к примеру, сегодня вечером. Если ты не занята.