С колотящимся сердцем она набрала номер Айди.
– Привет, детка, – голос у него был бодрый.
– У нас идет дождь.
– Странно. Я смотрел сводку погоды во Франкфурте. Никакого дождя не обещали.
– Иногда синоптики ошибаются.
– Почему не спишь? – разница в семь часов давала Айди право на такой вопрос. Во Франкфурте, где нет никакого дождя, сейчас около двух ночи.
– Не спится.
– Где ты сейчас?
Ей следовало больших трудов сдержаться и не ответить: совсем недалеко от тебя, а скоро буду совсем близко. Но вместо этого она сказала:
– Еду домой.
– Так поздно?
– Работа.
– Ты загонишь себя, дорогая. Мне это совсем не нравится. И я слишком далеко, чтобы призвать тебя к порядку.
Ты рядом, Айди. Но пока не знаешь об этом.
– Есть какие-нибудь новости? – конечно, он имел в виду ход расследования, которым Миша делилась с ним с завидным постоянством. И лишь в самое последнее время поток откровений иссяк – интересно, Айди заметил это или нет?
– Ничего существенного.
– Да, вот еще что. Тот парень, Россетти. Чемпион по стрельбе, так? Я нашел его в интернете. Физиономия оказалась знакомой.
– Знакомой?
– Мы действительно где-то виделись. Затруднюсь сказать, где именно, но похоже это и впрямь была какая-то вечеринка.
– Частная?
– Вряд ли, потому что мы не были представлены друг другу. Случаются сборища на тысячу человек, совершенно необязательные…
– Что-то вроде банкета по поводу юбилея компании или благотворительного вечера?
– Именно. Масса лиц в толпе, о которых потом даже не вспоминаешь. Боюсь, твой Россетти и был таким лицом. Если бы я знал тогда, что ты столкнешься с ним при столь печальных обстоятельствах, – Айди хмыкнул. – То пригляделся бы к нему повнимательнее.
В ту же секунду Миша почувствовала, как огромный камень свалился с ее души. Милый, милый Айди! А ей должно быть стыдно за свою излишнюю подозрительность. Но она не стыдится, совсем другие чувства переполняют ее: Миша влюблена и счастлива. И сейчас она скажет ему, что прилетела в Гонконг, потому что… Потому что влюблена и счастлива, и не может больше ждать.
Она готова была сделать это, когда увидела Айди. Он стоял у входа в «Старбакс», прижимая к уху телефон. Входи же, милый! – еще минута, и мы встретимся.
То, что произошло потом, врезалось в ее память навсегда.
Молодая женщина.
Блондинка с точеной фигуркой; с длинными гладкими волосами, с пухлыми детскими губами, – сложившимися в улыбку при виде кого-то, кто дорог ей. На улице в это утро было не так уж мало людей, но улыбалась она Айди. Миша поняла это, когда Златовласка подошла к нему вплотную и коснулась ладонью его локтя. Он тоже улыбнулся ей, а затем заговорщицки приложил палец к губам и показал на телефон. Женщина кивнула, приподнялась на цыпочки и откинула Айди волосы со лба.
– Мне пора, детка, – сказал он. – Предстоит тяжелый день.
– Много работы? – Миша смотрела на девушку не отрываясь.
– Обычная рутина. Но хорошо, что она существует. Иначе я бы совсем извелся, думая о тебе.
– И что же ты думаешь обо мне?
– Ты знаешь что.
– Просто скажи.
– Я люблю тебя. Спокойной ночи.
– Хорошего дня.
Миша и сама не понимала, откуда у нее взялись силы, чтобы сказать это. Давно забытый призрак «Пальменгартена» придвинулся вплотную, она снова стоит в одной из его оранжерей, – никчемная, никому не нужная страшила, дружить с которой можно только от безысходности, из жалости. Вряд ли блондинку зовут Агата – как первую красавицу из их с Ящерицей класса – но целуются они так же самозабвенно.
Посреди Гонконга. На глазах у Миши.
Был ли Айди так же страстен с ней, как страстен с блондинкой? – судить об этом сложно, ведь Миша не видела себя и вероломного любовника со стороны. Она судорожно пытается вспомнить его жесты, его объятья. В них была осторожность и была нежность – чувства, симулировать которые легче всего.
Все его слова о любви – ложь. Ложь заранее подготовленная, хорошо простроенная, с разветвленной сетью коммуникаций и эшелонированной обороной. Осталось только понять, ради чего он так старался быть осторожным. Быть нежным.
Какой была твоя истинная цель, Айди?
Она обязательно подумает об этом – позже, когда эти двое наконец-то перестанут целоваться. Мише ничего не стоит уличить Ящерицу в предательстве: для этого достаточно просто встать с места, выйти на улицу и коснуться ладонью его локтя: точно так же, как сделала блондинка пять минут назад. В другой жизни, где комиссар полиции Миша Нойманн еще могла быть счастлива.
Этой жизни больше не существует.
И комиссара полиции тоже нет – есть девочка-подросток; страшила, годная лишь на то, чтобы оказаться не в то время и не в том месте –
шпионишь за мной?
Ничто не помешает Ящерице задать тот же вопрос, который он задал ей много лет назад, в «Пальменгартене». А китайская Агата будет сверлить Мишу глазами, не совиными – лисьими.
Повторения этой сцены она не перенесет.
А, значит, Миша не имеет права выдать себя. Сползти на пол, заслониться газетой, оставленной кем-то из посетителей («Asia Times» за вчерашнее число), скрыться в туалете – любая из принятых мер предосторожности не кажется чрезмерной. Загвоздка лишь в том, что Миша не может не только сдвинуться с места – она не в состоянии даже рукой пошевелить. И если Айди и его блондинка зайдут сюда…
Незнакомец Гонконг гораздо более милостив к Мише, чем «Пальменгартен»: парочка передумала пить кофе в «Старбаксе», у них наверняка нашлись дела поинтереснее. Оглушенная и беспомощная, Миша сидит за своим столиком в глубине зала, и лишь одна мысль бьется в висках:
Ее Айди умер. Утонул где-то под Килем, когда ему исполнилось шестнадцать.
А тот человек, который выдает себя за Айди, не имеет к ее лучшему другу никакого отношения. Ей следовало бы понять это с самого начала, с неправдоподобной истории о китайской лапше с морепродуктами: он следил за ней вовсе не потому, что был влюблен. А… почему?
Разбираться в побудительных мотивах незнакомого ей человека она не в состоянии. Во всяком случае – сейчас. Сейчас ее атакуют воспоминания о подозрительных мелочах: Вернер Лоденбах слишком явно интересовался делом Шолля. Слишком навязчиво предлагал свою помощь в следствии. Слишком охотно выдавал информацию, которую невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть.
Так кто ты такой, Вернер Лоденбах?
Мутный тип, – сказал о нем Томас. Миша не должна плакать. Не должна.