Черные камни, из которых была сложена башня, вспыхнули и рассыпались в пыль. А мы прошли сквозь солнце, как две пылинки, пролетевшие сквозь исполинский солнечный зайчик.
Я почувствовал тепло – и только. Ну… еще словно что-то шершавое знакомо лизнуло меня в щеку. Но, может, мне показалось.
Мы опустились на землю километрах в трех от башни. Впрочем, башни уже не было. Только облако пыли, повисшее в воздухе. А в небе горело солнце, поднимающееся в зенит. Пока еще слишком большое, но я знал – Котенок остановится на такой высоте, чтобы казаться Настоящим солнцем. А потом будет кружить вокруг этого мира. Кружить до тех пор, пока его любят.
Я стоял, глядя на солнце, и плакал. Лэн подошел, складывая Крыло, и нерешительно сказал:
– Данька, нельзя смотреть на солнце…
– Можно, – глотая застрявший в горле комок, прошептал я. – Можно, Лэн. Это наш Котенок.
– Я понял.
Мы долго так стояли, пока солнце не стало совсем-совсем обычным. Для меня, конечно. А Лэн спросил:
– Данька, а что со мной было?
– Нас контузило, – не колеблясь, соврал я. – А Котенок нас спас. И стал солнцем для твоего мира.
– Ясно, контузило, – без особой убежденности сказал Лэн. Потрогал порванное на груди Крыло, но ничего не стал спрашивать.
– Теперь у вас будут рассветы и закаты, – сказал я Лэну. – А ночью звезды, это солнца других миров. А еще есть радуга и… и…
Я снова заплакал. Лэн обнял меня за плечи. Спросил:
– Данька, а мне показалось или нет, что последняя Потаенная дверь в твой мир…
– Была в башне.
– А как же ты теперь?
Я промолчал.
– А Котенок… когда стал солнцем, не мог вернуть тебя домой?
Я снова не ответил.
– Данька… Спасибо.
– Вот еще, – буркнул я, чувствуя, как пустота внутри тает – вся, до конца, заполняясь не то светом, не то теплом. – Словно ты бы по-другому сделал.
– А кто был Настоящим врагом, Данька?
– Не спрашивай, ладно?
– Хорошо. Пойдем?
– Почему пойдем? Полетим.
Я расправил Крыло. Ох и досталось же ему… От горячей земли шел ветер, я поймал его, даже не глядя Настоящим зрением. Следом поднялся Лэн. Мы мчались вверх, не сговариваясь, все выше и выше, словно хотели догнать Котенка, попрощаться или просто поблагодарить – за все. Но когда земля развернулась под нами цветным ковром – пока еще мрачным, черно-серо-бурым, с редкими пятнами темно-зеленой травы, а воздуха не стало хватать, солнце было еще высоко.
– Теперь все изменится! – крикнул я Лэну, жадно глотая воздух. – Знаешь, как это красиво – леса, поля, реки, – когда летишь над ними!
– А ты знаешь?
– Я догадываюсь!
Лэн засмеялся. Холодный ветер гладил нас, что-то тихо шептал, раскачивал в вышине. И нигде не было Тьмы. Нигде. Я знал, что даже там, куда Солнце-Котенок еще не успел заглянуть, Тьма сменилась простой ночью. И Крылатые смотрят на звезды, а Летящие прячутся в самые глубокие норы.
– У нас есть Солнце! – крикнул Лэн.
– У нас есть Свет! – подхватил я.
– У нас есть Крылья!
– У нас есть мы!
И снова мы хохотали, планируя к горам – туда, где Крылатые сражались с Летящими. Нам не нужно было сговариваться, куда лететь, – мы знали это и так.
Нас ждали.
Маленькая кучка Крылатых стояла на ровном плато, откуда можно было видеть башню. Но смотрели они не на ее руины, и даже не на солнце, а на нас. Я увидел Шоки и обрадовался. Но потом увидел, сколько Крылатых лежат на камнях вокруг, – и вся радость куда-то ушла.
– Вы вернули солнце, – сказал Шоки, когда мы приземлились. Сказал даже не с радостью, а с изумлением.
– Мы все его вернули, – попытался возразить я, но Шоки лишь покачал головой.
– Что нам делать теперь? – спросил Шоки. Нормально спросил, без издевки, а словно ожидая приказаний.
– Да что хотите, – вмешался Лэн. – Кто хочет, может наниматься к торговцам. А кто хочет – просто жить.
Шоки послушно кивнул.
– Многие погибли? – риторически спросил я.
– Особенно среди взрослых, – кивнул Шоки. – Им досталось от Летящих, прежде чем мы смогли ударить.
– У кого-нибудь еда есть? – спросил Лэн.
Со всех сторон к нам протянулись руки – с остатками полетных рационов. Крылатые знали, как пьет силы Крыло, и никто не счел вопрос неуместным. Пока мы ели, Шоки рассказывал, как шел бой, как Летящие зажали колонну взрослых в ущелье, но почти до конца не снимали постов. И лишь когда они перестали ожидать атаки и расслабились, Крылатые набросились на них из засады.
– Почти никто не ушел, – с хмурой ненавистью сказал Шоки. – А потом, когда взошло солнце, оставшиеся окаменели прямо в воздухе.
Наверное, нам бы еще многое могли рассказать. Про каждую минуту боя и про то, как погиб каждый из ребят. Только я это все слушать не хотел. И Лэн, наверное, тоже.
– Мы полетим, – сказал я Шоки. – Ладно?
Шоки запнулся на полуслове и с сожалением спросил:
– Так скоро? У вас еще есть какие-то дела?
– Нет, – вмешался в разговор Лэн. – Но мы ужасно устали. Полетим домой, отдохнуть.
– Конечно, – кивнул Шоки. И, словно осененный неожиданной мыслью, спросил: – А мне можно с вами? Надо сообщить в город, как дела.
Я пожал плечами. Почему бы и нет?
Шоки с видом человека, которому оказали огромную милость, подозвал к себе кого-то из Старших, смутно знакомого мне по единственному визиту в Клуб.
– Гнат, вы с Алком остаетесь руководить Крылатыми. Я лечу в город, а вы прочешете окрестности и развалины башни… А где Алк?
Гнат поморщился. Неохотно сказал:
– У него ранили Младшего. Они там, у обрыва.
Шоки, не говоря ни слова, зашагал к обрыву. Мы с Лэном двинулись следом.
Алка я узнал, он сидел вместе с Шоки за столиком в Клубе Старших, когда я туда приходил. Наверное, они были друзьями.
При нашем появлении Алк поднял голову и беспомощно, неестественно улыбнулся. Он сидел на корточках, держа на коленях голову совсем еще маленького, лет одиннадцати, мальчишки. Крыло на груди Младшего было прорвано, и там пузырилась розовая пена.