— Привет, Гера! — сказал капитан и шлепнул тремя пальцами по протянутой ему из-за стола ладони. — Принимай гостей!
— Здравствуйте! — сказал Андрей, но ответа не дождался.
— Это тюрьма? — спросил Андрей капитана, не скрыв желания задеть охранника за столом.
— Ага, — подал тот без сопротивления голос, — для высокопоставленных персон. Вадим, кто у нас тут последним сидел? Принц из Катманду или шейх из Баб-эль-Мандеба?
— По-моему, министр иностранных дел Чукчестана.
Они рассмеялись.
— Вы все же не ответили, — Андрей посмотрел на капитана. — Я спросил про тюрьму.
— Да бросьте вы!
— Значит, могу сейчас выйти отсюда и уйти куда хочется?
— Конечно, только я пойду за вами.
— Тогда я арестован.
— Нет, вы находитесь под охраной. Арестован — это когда шаг вправо, шаг влево считается побегом. А вы вольны передвигаться. Под моим присмотром.
— Чтобы не убежал?
— Нет. Не люблю этого слова, но я ваш телохранитель. Вы для меня — ВИП. Очень импотентная персона. За вас я головой отвечаю.
— На хрена за меня кому-то отвечать головой?
— Вопрос не по адресу. Мы народ приказной. Сказано охранять, вот и стараемся.
— А для чего? Вам объяснили?
— Объяснения в правила игры не входят. Нам кого-нибудь охранять поручают каждый день. Всеми интересоваться — опупеешь. Дипломаты, олигархи, чрезвычайные и полномочные, полномочные, но не чрезвычайные…
— Вроде меня?
— Кто вас знает? Если приказано — значит вроде… И тут же другим тоном спросил. — Вы поужинаете?
— Если это предложение, то с удовольствием.
— Тогда я распоряжусь, а вы располагайтесь. Спальня наверху. Там же удобства.
— Простите, как к вам обращаться?
— Просто зовите Германом. Фамилия Северин. Устроит?
Андрей поднялся на второй этаж и сразу прошел в туалет. Голубой унитаз был закрыт крышкой, а ее, в свою очередь, перепоясывала белая бумажная лента с красной надписью на каком-то иностранном языке. Андрей постоял, помялся. Потом открыл дверь. Подошел к лестнице.
— Герман, есть вопрос.
Охранник неуклюже шевельнулся в широком кресле, положил на колени газету, которую только что читал.
— Что у вас? Говорите.
— Этим туалетом можно воспользоваться?
— Почему нет?
— Так он опечатан лентой.
— Не пугайтесь, радиации нет. Лента удостоверяет, что до вас на унитаз ни одна посторонняя задница не опускалась. Так что смело располагайтесь.
— А ленту потом назад вернуть?
— Нет, сверните и возьмите на память. Потом будете дома друзьям показывать, каких почестей ваше седалище удостоено правительством России.
— Пошел ты!
Северин весело заржал.
Из туалета Андрей прошел в ванную комнату. Над раковиной умывальника, похожей на гигантскую розовую ракушку, размещалось большое овальное зеркало. В нем Андрей увидел себя и не узнал: загорелое до черноты худое энергичное лицо, озабоченный взор — в самом деле высокопоставленная персона из далекой южной страны. Из Туркменистана. Вот только каким образом ему выскочить из этой почетной клетки?
Андрей прошел в столовую. На большом столе под хрустальной люстрой, в которой горели всего три лампы, был накрыт ужин. Обойдя стол, Андрей повернулся к Северину:
— Мужики, составьте компанию.
— Спасибо, — пытался отказаться Герман. — Нам не положено.
— А если об этом просит министр иностранных дел страны Макаронии?
— Казаков, — обратился Северин к Вадиму. — Как ты на это посмотришь?
— В конце концов, гость просит, — отозвался тот. — Давай посидим. Глядишь — не заложит.
— Могила, — заверил их Андрей и тут же задал вопрос: — А пиво в этом доме можно достать? Или надо сбегать в город?
— В этом доме, как в Греции, есть все, — сказал Северин и голосом известного телеведущего подал команду. — Пиво в студию!
— И водку тоже, — добавил Андрей. — По маленькой.
— Слушай, Назаров, — сказал Казаков. — Быстро ты обретаешь манеры.
— Черт его знает, куда меня переселят завтра. Так что буду ловить момент. За ваше благополучие, стражники!
— Слушай, ты в самом деле сегодня имел беседу?
Андрей понял недосказанное. Ответил коротко:
— Было, сподобился.
— И ты ему прямо так и рубанул, что не патриот?
— Так и рубанул.
— Ну, милки-вэй! Ляпнуть такое президенту!
— А что, тебе я могу говорить правду, а президенту должен врать и говорить иное? Есть, мол, ваше величество. Я патриот и готов выполнить любое ваше задание. Так?
Андрей замолчал. Потом налил стаканчик «Столичной», выпил, но ничего так и не сказал.
Казаков продолжил разговор, но зашел с другого конца:
— Чему удивляться? Пора привыкнуть, Россия нынче страна демократическая.
— Бросьте, мужики! О какой демократической России вы говорите? Да о том, чтобы она стала такой, здесь даже помыслов нет.
— Ну, блин, ты уж совсем распоясался! — Казаков недовольно нахмурился. — Сказать мало, нужны доказательства.
— Хорошо. Давай не пойдем дальше вашей Кремлевской стены. У вас часто марширует президентский почетный караул. Чтобы в него попасть, нужно иметь определенный рост, хорошее сложение и здоровье, а еще славянскую внешность. Так сказать, русскую морду лица. Ни друг степей калмык, ни бурят и уж тем более чукча в этот строй попасть не могут. В анекдот — пожалуйста, в почетный караул — ни за что. Тем более у вас не могут представлять демократическую Россию лица кавказской национальности. Великий прогресс демократии! Особенно если вспомнить, что личный конвой Николая Второго включал горцев Северного Кавказа. Вот был разгул монархии!
— Ну и что ты прицепился к этому? — Казаков не хотел уступать. — Традиция пошла от Сталина, который уважал русских, и ее никто не пересмотрел. Меня она лично не задевает.
— Казак, посиди помолчи, — сказал Северин. — Мне это тоже не очень приятно слушать, но зачем ему рот затыкать? Давай терпеть. — И посмотрел на Андрея. — Ты все сказал?
— Хочется еще? Пожалуйста. Чего у вас здесь больше всего боится демократическая власть? Кавказцев? Ну, чего молчите? Ладно, скажу. Она больше всего боится своего народа и особенно его вооруженной части. Военных в России замордовали и обратили в бомжей. В Швейцарии, к примеру, резервисты армии, находясь в запасе, хранят свою форму, штатное оружие и боеприпасы у себя дома. Объявляется мобилизация, и они на сборный пункт приходят вооруженными. А в демократической России кадровому офицеру личное оружие выдается из-под замка только на стрельбище или при заступлении на дежурство. И вы привыкли к такому оскорбительному недоверию, не замечаете его унизительности.