Уже многие годы социологи на разные голоса призывали друг друга предпринять серьезное изучение «автомобильной культуры» Америки. Однако это «серьезное изучение» практически не касается одного интересного феномена — того, как для некоего весьма крупного сегмента населения автомобиль становится фокусом все той же разновидности квазирелигиозного поклонения, ибо речь тут неизменно заводится о еще одном крупном сегменте более высокого общественного порядка. Томми Фокс безработный, Дон Фокс заправляет автомобильной свалкой, Спайдер Лигон работает ремонтником в военно-морской лаборатории Брукхэвена, однако категоризировать их таким образом — все равно что категоризировать Уильяма Фолкнера в 1926 году как мелкого чиновника в конторе «Лорда и Тейлора», хотя он таковым тогда и являлся. Это одинаково далеко от правды.
Томми Фокс, Дон Фокс и Спайдер Лигон являются служителями автомобильной культуры, зачастую весьма эзотерического мира наук и искусств, вошедших в силу после Второй мировой войны и уже имеющих своих поклонников среди представителей двух поколений. Так, тридцатипятилетнего Чарли Тербуша и его семнадцатилетнего сына Бадди, еще двух соперников на гоночной трассе, даже человек с самым богатым воображением никогда не сочтет эксцентричными людьми или же приверженцами культа самоубийства на подсознательном уровне. Что же касается опасностей вождения на «гонках с выбиванием», то, согласно всем физическим законам, они вполне реальны. Водители защищены всего лишь мотоциклетными шлемами, ремнями безопасности и еще одной мерой предосторожности — с машин снимают все стекло, наружные ручки и прочие причиндалы. Тем не менее Лоуренс Мендельсон заявляет, что за все 154 раза на «гонках с выбиванием» водителям не было причинено никаких серьезных увечий, хотя страховку им получить и сложнее, чем гонщикам на серийных автомобилях.
Будущее этого вида спорта отчасти может зависеть от расходящихся повсюду слухах о его относительной безопасности. Тут и там он уже начинает привлекать участников состязаний, занимающих столь высокое положение в обществе, что сам этот факт вполне может проставить на «гонках с выбиванием» печать уважительного отношения. Приблизительно то же самое было в свое время с боем быков.
Все вышесказанное невольно вызывает в памяти тот прекрасный денек, когда несколько знатных римлянок оказались в ложе Нерона в Колизее, наблюдая за тем, как некая сексуальная фракийка кромсает на части уродливую и тщедушную самнитку, и одна из благородных дам вдруг воскликнула: «Боги мои, я бы и сама не против в этом поучаствовать!» Следует ли говорить, что Нерон был обеими руками «за»? Отсюда пошла новая мода на гладиаторские сражения самих римлян — просто потехи ради. Во II веке нашей эры сам император Коммод оказался на арене: нацепив на голову шлем в виде тигриной пасти, он угрожающе наступал на какого-нибудь жалкого и ошарашенного противника, выбранного в козлы отпущения. Коммод вообще очень многое сделал для развития этого вида спорта. Арены мгновенно стали возникать по всей империи, точно торговые центры с кегельбанами.
Таким образом, в будущем «гонки с выбиванием» вполне могут протянуться по всему лицу Америки. Никаких половых ограничений в этом виде спорта не существует, и дебютантки всегда могут написать Лоуренсу Мендельсону в его контору в Дип-Парке.
Джон, Пол, Джордж, Ринго и… Мюррей Кей! Пятый «Битл»! Способен ли хоть кто-нибудь по-настоящему понять, что означает тот факт, что Мюррей Кей стал Пятым «Битлом»? Может ли кто-нибудь осмыслить, что нечто подобное в себя включает? Может ли кто-либо осознать, какая это фантастическая победа — сделаться соседом самого «Битла» Джорджа по его номеру в майамском отеле, записывать на магнитофон разговоры с Джорджем, фиксировать все так называемые «волшебные цветения души» как раз перед тем, как этот парень собирался отойти ко сну, а затем притащить обратно пацанам звук чистой вселенной, где нет ничего, кроме голосов Джорджа и Мюррея Кея, а также гудения кондиционера в отеле «Феддерс Майами»? Нет — практически никто не способен сие осмыслить. Даже приятель Мюррея Кея Уильям Б. Уильямс, диск-жокей с радиостанции «Даблью-эн-и-даблью», который обожает певцов вроде Фрэнка Синатры, всю эту сентиментальную ностальгию придорожных гостиниц Нью-Джерси, говорит:
— Мне нравится Мюррей, но если для того, чтобы зашибить бакс, ему потребовалось проделать именно это, то бога ради.
Можете себе представить, что при этом чувствует Мюррей Кей! Ведь он не просто «зашибает бакс» — он зашибает приблизительно 150 000 долларов в год, он Король Истеричных Диск-Жокеев, а люди по-прежнему смотрят на него и думают, будто он нечто вроде озверевшего гнома. Да знают ли они вообще, что происходит? Здесь, в закрытой студии, за стеклянными панелями, среди микрофонных сеток, на краешке своего стула сидит Мюррей Кей, крепко сбитый мужчина тридцати восьми лет, устремляя нормальный для всякого взрослого человека, озабоченный взгляд сквозь стекло на звукоинженера в футболке. А вот как одет сам Мюррей Кей. На нем соломенная шляпа с узкими полями, белая рубашка в широкую бледно-лиловую полоску, черные брюки в такую обтяжку, что в самом их низу, по бокам, пришлось сделать два трехдюймовых выреза, дабы эти клинья налезли Мюррею на тяжелые ботинки. У Мюррея Кея имеется целых 62 единицы подобной экипировки — эльфийские сапожки, русские шляпы, битниковские свитера… но разве все это не является частью единого целого? Мюррей Кей сидит на виниловой обивке стула, на самом его краешке, заставляя стул чуть-чуть наклоняться вперед, а его ноги так и ходят туда-сюда, однако все это время ему приходится напряженно думать. Он вынужден отчаянно сосредоточиваться, несмотря на все многочисленные слои шума — например, рекламу «барбасола».
— Мужчины, вы только послушайте, как мы трем микрофоном по самой обычной бороде…
Из динамика доносится такой звук, как будто мусорщик тащит из подвала ржавую бочку вверх по лестнице.
— …А теперь послушайте то же самое, но с «барбасолом»…
На сей раз звук такой, как будто мокрую выдру выпустили на сеновал. И на протяжении всей этой бредятины, пока из динамика доносятся все эти странные звуки, Мюррею Кею приходится сидеть в стеклянной коробке, подкрашенной голубоватым светом флуоресцентных ламп, и продумывать передачу во всех подробностях. Наконец он нажимает рычаг на коробке интеркома и говорит звукоинженеру:
— Дай мне Ринго и меня и начиная с фразы «Ты — вот что происходит».
Затем Мюррей резко разворачивается: позади него в студии сидит Эрл, репортер из британского музыкального журнала, и тому наконец удается вставить словечко:
— Послушай, Мюррей, можем мы сесть и поговорить?
— Погоди минутку. У меня тут чертовски бурное вступление, и я даже не знаю, прохожу я или не прохожу. Я просто не могу сегодня вечером делать шоу — ты только взгляни на всю эту рекламу!
— Похоже, у тебя сегодня проблемы!
Какую-то секунду Мюррей Кей сверлит англичанина глазами, а затем говорит:
— Да, у меня проблемы. Мало того, я сам их создаю.
— Что ты имеешь в виду?