Коровин молча оделся. Он был серьезен и сосредоточен. И также серьезен и сосредоточен он был, когда в Колонном зале Дома Советов ему в числе других офицеров прикрепил орден Боевого Красного Знамени седой старичок с острой бородкой, — Председатель Верховного Совета СССР Калинин. И когда в машине ехал на спецобъект НКВД — дачу в сосновом лесу, он тоже не сказал ни слова.
И лишь когда в просторном зале спецдачи возле празднично накрытого стола, — потрясающе роскошного по меркам военного времени, — Коровин увидел в такой же новенькой форме Федорцова и Волкова, то радостно кинулся им навстречу. Он крепко обнял Федорцова и хотел сказать ему теплые слова, но почему — то не мог. Почему? Он никогда не чувствовал себя так странно. «Может, это опять сердечный приступ?» — промелькнуло в голове.
— Командир, ты плачешь, — тихо произнес потрясенный Федорцов. И сам украдкой вытер слезу. Прям буржуазная мелодрама, честное слово! Ну, не к лицу это боевым чекистам!
— Глаза слезятся, залечили врачи совсем, — проворчал Коровин.
— А меня следователь Владимирский залечил! — хохотнул Федорцов. — Три зуба выбил, — хорошо, что хоть два из них с дырками были, — теперь лечить не надо. Да ну его к лешему, этого Владимирского! Давайте к столу, а то картошка стынет, водка согревается.
Против такого своевременного предложения никто не возразил. Уселись за стол, наполнили рюмки водкой.
— Выпьем за Родину, выпьем за Сталина! — провозгласил Судоплатов. Что и сделали, звякнув хрусталем.
— Выпьем и снова нальем! — продолжил Федорцов, заполняя рюмки прозрачной жидкостью.
— Это уж без меня, товарищи, — отказался Судоплатов: он не пил крепких спиртных напитков и едва пригубил свою рюмку. Судоплатов решительно вышел из — за стола и сказал, одевая шинель:
— Отдыхайте на полную катушку! Дальше отдыхать уж не придется — до самой победы!
Судоплатов вышел, и через минуту послышался шум отъехавшей машины.
— А теперь давайте, не чокаясь, за наших товарищей, — проговорил Коровин. — За тех, что погибли.
Выпили.
— Не знаю насчет отдыха, — заметил Федорцов, намазывая белый хлеб черной икрой. — Но такого стола мы точно оч — чень долго не увидим. Не иначе товарищ Судоплатов сюда весь кремлевский буфет свез! Эх, как сейчас тех трех зубов не хватает, что мне следователь Владимирский удалил!
Никто не ответил. Волков с наслаждением уминал ароматную осетрину, а Коровин — горячую картошку с селедкой.
— Давай третий тост, командир! — предложил Федорцов, наполняя рюмки.
— Давайте выпьем за Веру! — сказал Коровин. — За Веру в нашу Победу! Враг силен, как никогда, он сделал выводы из своих ошибок, и сейчас вся страна воюет с напряжением последних сил. Но если что и поможет нам выстоять в этой изнурительной борьбе, то только Вера! Человек без Веры — что броня из фанеры.
— Хорошо сказал, командир! — одобрил Федорцов. И Волков кивнул, соглашаясь.
Вышли покурить. Морозный воздух темной ноябрьской ночи пробирался под накинутые на плечи шинели, холодя разгоряченные тела.
— А завтра в баньку! — размечтался Волков. — Эх, и люблю я баньку, ребята!
Коровин мял в руках папиросу. Врач разрешил по очень торжественному поводу принять пару рюмок водки, но категорически запретил курить. Коровин долго боролся с искушением, пока не заметил, что искрошил весь табак из папиросы. «Вот вопрос и решился сам собой» — облегченно вздохнул он.
— Куда нас после отдыха, командир? — спросил Федорцов. — Ну, бравого нашего пилота снова на истребитель посадят: ему на груди надо иконостас пополнять, а у летчиков это быстро делается: либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Не обижайся! Просто завидую белой завистью: видишь эту фашистскую сволочь в прицел и на гашетку жмешь. А в партизанской жизни самый страшный враг тот, что рядом с тобой в землянке лежит да думает, когда тебе пулю в спину всадить. И вычислить эту вражину непременно надо, да при этом своих товарищей, честных партизан, не обидеть незаслуженным обвинением. Вот не вычислили мы вовремя Петерсона… как там его по — настоящему?
— Полковник СС Герлиак, — процедил сквозь зубы Коровин, словно сплевывая ненавистное имя.
— Вот, вот! Эх, свести бы счет с этой гадиной!
— Сведем, обязательно сведем! — пообещал Коровин. — Кто лучше нас белорусские леса и партизанские тропы знает? Так что уверен: вернемся в скором времени туда же.
— И Герлиака найдем! — обрадовался Федорцов.
— Обязательно! — подтвердил Коровин.
— И прихлопнем гадину! — удовлетворенно заключил Федорцов, отбрасывая окурок.
— Ну, что? Пойдем, стол подметем? И водка осталась!
— Это уж без меня, — отказался Коровин.
— Как скажешь, командир. Пошли, авиация! Выпьем за сталинских соколов.
Федорцов и Волков ушли в дом, а Коровин долго еще стоял, втягивая в себя ледяной воздух, Он смотрел в ясное морозное небо, пронизанное яркими иглами звезд, но мысленно был уже там: за линией фронта, в Белоруссии. И он обязательно найдет Герлиака. И пристрелит его как лютого врага, — в этом Федорцов прав на все сто процентов! Но прежде он узнает у Герлиака, где Марта Редлих?
Клятву, данную погибшему другу, надо сдержать, несмотря ни на что!