В 1939 году, когда строили две новые линии подземки – ветки Бейкерлоо, Эрнест часто покидал школу, чтобы полюбоваться, как копают туннели под зданиями на Финчли-роуд, укрепляют фундамент отеля «Северная звезда» и перестраивают станцию «Финчли». Пару лет спустя, во время Второй мировой войны и бомбардировок Лондона, соседние здания были разрушены, но «Школа Кембридж» сохранилась. Элизабет говорила, что это напоминало чудесное спасение собора Святого Павла, когда все вокруг превратилось в сплошные руины. Элси Стрингер, в свою очередь, считала, что сравнение это было несколько натянутым, хотя такие преувеличения были свойственны ее родителям, когда те заговаривали о своем учебном заведении.
Ее сын Джарвис закончил Кембриджский университет с дипломом инженера. Оценки юноши оставляли желать много лучшего, потому что занимался он не слишком усердно. От дедушки он унаследовал «Школу» и любовь к поездам. Вернее, сначала «Школа» перешла к его матери, которая избегала поездок на поездах всеми силами, пока Джарвис, как положено молодому англичанину, странствовал по миру. Но вместо того чтобы прокатиться на машине по Индии, лично понаблюдать за политическими пертурбациями в Центральной Америке или пуститься в какую-нибудь африканскую авантюру, он всюду посещал метрополитены. Молодой человек стал одним из первых пассажиров MARTA – метро, открывшегося в Атланте в 1979 году. Пару лет спустя он ездил на открытие подземки в Фукуоке. Затем последовали ММТА в Балтиморе и метро в Каракасе.
Джарвису было пять лет, и он как раз играл с электрической железной дорогой, полученной в подарок на день рождения, когда его матери сообщили, что ее отец покончил жизнь самоубийством. Мальчик находился в своей комнате, а его мать – в соседней. Она сняла трубку. Ее сын слышал телефонный звонок, но не прислушивался к тому, о чем она говорила: ведь он играл с поездом. Позже, вспоминая тот день, он думал, что именно тогда железная дорога впервые смогла отвлечь его от горестной реальности. В дальнейшем такое происходило еще не раз.
Мать зашла в его комнату, опустилась перед ним на колени и обняла, задыхаясь от плача и вся дрожа. Она все прижимала его к себе, бормоча:
– О, мой дорогой мальчик, обними свою бедную мамочку, мамочке сейчас очень, очень плохо!
Сын терпел минуту или две, а потом вырвался из объятий и посмотрел на мать. Она была необыкновенно бледна. Джарвис спросил:
– Что случилось?
– Бедный мальчик, ты не должен слышать такие страшные вещи, – ответила она и уселась на его кровать, по-прежнему дрожа и прижимая руки к груди.
Тогда ребенок вернулся к своему поезду, который как раз направлялся из Лондона в Пензанс, корнуолльскую Ривьеру. Он воображал себя одновременно и машинистом, и пассажиром, а доезжая до Плимута, становился еще и станционным смотрителем. Уже в том возрасте малыш испытывал особенную любовь именно к подземным железным дорогам, и когда поезд подходил к туннелю Веллингтон (этим летом во время каникул они с родителями побывали в Корнуолле), Джарвис начинал громко гудеть, подражая паровозу.
Мать зарыдала. Сын издал последний гудок. Будучи по природе чувствительным и отзывчивым мальчиком, он понял, что должен что-то предпринять, поэтому поднялся с пола, подошел к ней и взял ее руки в свои. Элси вела себя точно так же, как в тот день, когда умерла бабушка, и он спросил:
– Дедушка умер, да?
Женщина так удивилась, что перестала плакать и поинтересовалась, откуда он это узнал. Джарвис ответил, что просто догадался. При этом ребенок обратил внимание, что она была не просто грустна, но за ее состоянием крылось что-то еще. Он забрался к ней на колени и позволил себя обнять, решив дать ей пять минут, которых, по его мнению, было более чем достаточно для утешения. Он недавно научился определять время по стрелкам часов и теперь следил по будильнику, стоявшему за спиной матери. По истечении пяти минут мальчик вернулся к своей игре, а миссис Стрингер продолжила сидеть на кровати, пристально глядя на сына. К тому моменту, когда поезд прибыл на первую станцию Эксетера – Сент-Дэвид, домой на такси вернулся его отец и начали собираться другие люди.
Эрнест Джарвис повесился. С сороковых годов дела в его школе шли все хуже и хуже. Количество учениц постоянно сокращалось. Сначала их стало пятнадцать, потом – десять и наконец осталось всего трое. Ушли те времена, когда они с женой могли позволить себе держать четырех преподавателей. Теперь всех троих семнадцатилетних девиц учила сама Элизабет. Она умерла от сердечного приступа в конце июля, когда школу покинула последняя из учениц, – словно позволила себе умереть только после того, как до конца исполнила свой долг. У Эрнеста больше не было ни жены, ни работы – оставалось лишь немного денег и, камнем на шее, слоноподобный домище, на ремонт которого требовалось, по меньшей мере, десять тысяч фунтов.
В «Школе Кембридж» имелся колокол, который никогда не звонил, в который никто никогда не пытался звонить. Висел он в бельведере, который Эрнест гордо именовал колокольней, даже после того, как его сестра Сесилия объяснила ему значение слова «бельведер», то есть «прекрасный вид». Он приобрел колокол на Камденском рынке и повесил его, намереваясь ежедневно звонить, созывая на уроки вечно опаздывающих девочек. Но сестра вскользь заметила, что школы, подобные этой, не имеют никаких колоколов и что колокол сразу понизит класс заведения, отпугнув состоятельных родителей потенциальных учениц. Тем не менее колокол остался, и веревка от него через специальные отверстия спускалась с крыши по всем этажам вплоть до маленькой каморки, служившей одновременно раздевалкой и звонарной. Примерно через год веревку смотали и повесили на «утку» [7] , укрепленную на верхнем этаже.
Эрнест Джарвис продумал все, что требовалось, причем это должно было занять у него приличное время. С помощью какого-то инструмента, судя по царапинам – отвертки, он вытащил пробки, тридцать лет закрывавшие отверстия между этажами. Отвертку он затем положил обратно в ящик с инструментами в сарае. Аккуратность была одним из главных достоинств этого человека.
Когда он снимал веревку с «утки», колокол звякнул. Возможно, Эрнест забыл, что колокол может звонить, но не исключено, что колокольный звон был последней проблемой, которая заботила его в тот момент. Сесилия Дарн, проживавшая по соседству, говорила, что услышала одинокий удар колокола где-то в восемь утра. Чуть позже она, естественно, услышала еще несколько, а минут через пятнадцать раздался ужасающий трезвон. В общем-то, колокол слышали многие, но, похоже, одна только Сесилия обратила внимание на самый первый удар, прозвучавший, когда ее брат разматывал веревку и случайно дернул за язык колокола, качнув его.
Эрнест пропустил веревку через открытые им отверстия до самой раздевалки, где когда-то висели светло-коричневые плащики и фетровые шляпки с бледно-голубыми «кембриджскими» ленточками. В ноябре 1958 года каморка пустовала. Там был лишь ряд крючков на одной стене, да такой же ряд на противоположной, находившейся в восьми футах от нее. Маленькое окошко высоко под потолком, прямо напротив двери, было матовым с полосой красного, почти пурпурного стекла в самом верху. Каменный пол покрывал бежевый линолеум с узором в виде королевских лилий. Табурет хозяин школы взял в одной из классных комнат. Это был учительский табурет, стоявший у кафедры. Впрочем, как оказалось, он так его и не использовал. Эрнесту было уже под семьдесят, и он страдал артритом. Возможно, он просто побоялся забираться на табуретку, чтобы совершить то, что задумал. Когда его нашли, табурет стоял рядом. Тут же обнаружился перевернутый стул из гостиной, который Эрнест посчитал более подходящим для своей цели.