Но ведь есть гораздо лучший способ! Том чуть не задохнулся от волнения. Как это ему сразу не пришло в голову?! А сейчас, чего доброго, не хватит времени, чтобы все обмозговать. Он взялся своей левой, слабой рукой за веревку. Нет, еще не поздно. Наоборот, слишком рано. Нужно только выбрать правильный момент, подождать, пока Аксель заберется как можно выше, долезет до того места, куда достает свет фонарика.
Мюррей начал резать веревку.
Через некоторое время он прервался, чтобы заглянуть внутрь и осветить шахту. Потом молодой человек снова посмотрел на веревку: рывок, провисание, новый рывок, новое провисание… Невидимый Аксель взбирался молча. Вдруг он окликнет Тома? А неплохо бы, можно будет с ним поговорить! Было бы здорово заорать сейчас, объяснить, что он собирается сделать, какую судьбу ему уготовил. Он уже перерезал веревку где-то наполовину, но нож быстро затупился и теперь резал волокна с трудом. Флейтист испугался, что лезвие может согнуться или даже сломаться.
Рывок, провисание, еще рывок, еще провисание… Все случилось ужасно быстро. Ему оставалось перепилить где-то треть веревки, которая дергалась и натягивалась, в то время как кольцо скрежетало и звякало. Том со всей силы схватился за веревку обеими руками и дернул ее. Вес Джонаса тут же потянул его вниз, в колодец. Он упал бы, если бы не парапет.
Это было похоже на перетягивание каната из последних сил. Левая рука Мюррея горела от боли. Он уперся носками ботинок в стенку, выгнулся, пытаясь удержаться. Он хотел посмотреть, как там Аксель, заглянуть ему в глаза и только потом отпустить веревку.
Но это было никак невозможно, он бы свалился сам, если бы сделал это. Теперь у него уже болели обе руки, сердце гулко бухало в груди, и все тело стало одним огромным пульсирующим сердцем. Изо рта вырвалось рычание, и музыканту показалось, что звук эхом отразился от стенок колодца и ушел в небо. И с этим звуком, в котором выплеснулись вся его ненависть и гнев, Мюррей отпустил веревку и воздел руки к небу.
Он не видел, как обрывок веревки исчез в колодце. Глаза его были закрыты. Вопль Акселя прозвучал громче его собственного. Это был самый кошмарный звук, который Том когда-либо слышал, и ему подумалось, что этот крик будет теперь звучать в его ушах всю жизнь: нескончаемый вопль ужаса и безысходности, который отражался и пульсировал в колодце, замирая безнадежными нотами, пока не завершился тонким взвизгом боли.
Флейтист обхватил себя руками за плечи, словно боялся, что сейчас развалится на части, и стал качаться из стороны в сторону, перестав дышать в ожидании звука падения тела на камни. Он ничего не услышал – там было слишком глубоко. Но молодой человек продолжал ждать и открыл глаза только тогда, когда окончательно понял, что все уже давно случилось.
Тишина стояла мертвая. Смолк даже далекий гул машин, даже тихое шуршание лопастей вентиляторов.
После того как все закончилось, Том еще долго сидел на крышке бака, скорчившись и положив голову на руки. Его била дрожь, а сердце вело себя как-то странно. В какой-то момент оно вообще, кажется, остановилось, а потом снова начало стучать, но словно бы накренившись, и Мюррею казалось, что оно задевает за ребра.
Он просидел целую вечность, ожидая, когда пройдет дрожь, и понял, что приходит в себя, только начав замерзать. Ночь была теплой для этого времени года, и все же холод давал о себе знать, забираясь под одежду. Флейтист поднялся, чувствуя, что возвращается к жизни, осмотрелся, и его взгляд упал на кольцо.
Молодой человек задумался. Вид этой штуковины заставил заработать его мозг. Необходимо было все осмыслить, пусть даже это до сих пор причиняло ему боль. Он начал тереть пальцами виски, будто хотел помассировать мозг. Он просто обязан был продумать все как следует.
Рано или поздно, возможно всего через один-два дня, тело Акселя обнаружат, рядом найдут рюкзак с разбитым вдребезги фотоаппаратом и веревку. Конечно, они могут предположить, что Джонас принес с собой веревку для каких-то иных целей, а в туннель попал через одну из дверей – например, ему помог сообщник. Но главной версией, естественно, будет та, что он свалился в шахту, и полицейские полезут на крышу.
«Я совершил убийство, – подумал Том, – я убил человека, значит, я – убийца». От этой мысли у него начала кружиться голова. Он вдруг почувствовал себя особенным, и теперь, когда первый шок прошел, даже воодушевился. Слабак бы такого не сумел! Мюррей же сумел доказать, что на пути таких, как он, вставать не следует, что не следует уводить у него любимую. Но не успел он так подумать, как перед глазами встало лицо Алисы, и это оборвало поток его самовосхвалений. «Алиса! – воскликнул музыкант. – Алиса!» Он закрыл глаза, отгоняя видение, а потом, снова открыв их, уставился на кольцо.
Если бы он нашел какой-то способ раскрутить гайку, он бы так и сделал. Это было бы лучше, чем обрезать веревку. Но у него не было для этого никаких приспособлений. С другой стороны, у него просто не имелось времени поискать хорошенько. Однако две вещи были несомненны: если кольцо найдут, станет очевидным, что Аксель проник в метро по веревке и что его сообщник эту веревку обрезал. Останется только выяснить, где и с кем жил убитый – это полиция делает быстро, – и выйдут на него, Тома. А что самое паршивое, Алиса обо всем узнает. Если же кольца с обрезанной веревкой не найдут, то, обнаружив труп Акселя и его разлетевшиеся от удара о землю вещи, следователи вполне могут заключить, что тот просто принес с собой веревку – мало ли для чего?
Флейтист вернулся в контору Алисы и спустился по лестнице. На этот раз он боялся включать свет. Он убил человека, и мир для него стал другим. Теперь мир объявит на него охоту. Зайдя на кухню, он обыскал все ящики и полки, но гаечного ключа нигде не было. Да и с чего бы кому-то держать гаечные ключи на кухне?
А тем более в спальне. Мюррей никак не мог заставить себя туда войти. Подсвечивая путь фонариком, он спустился на один лестничный пролет. Там были сплошные кабинеты. В одном из них, без сомнения, работала Алиса. В нос молодому человеку шибанул запах цитрусового моющего средства. Около лифта он снова заметил табличку с надписью «Энджелл, Шеррер и Кристиансон». Один за другим он обыскал все кабинеты, но гаечного ключа нигде не обнаружилось. Да даже если он и найдет какой-нибудь – наверняка это будет не разводной ключ или он окажется не того размера.
За последней дверью оказался туалет с двумя кабинками, парой раковин и сушилкой для рук. На каждой раковине лежал кусок оранжевого мыла, и Том сообразил, что этот цитрусовый запах распространяется именно оттуда. На сушилке лежал молоток, должно быть, забытый водопроводчиком. Музыкант зажег свет – все равно в комнате не было окон, она находилась в самом центре здания. Неожиданно заработавшая в автоматическом режиме вытяжка заставила его вздрогнуть, настолько громким показался ему ее звук.
При свете стало очевидно, что больше никаких инструментов здесь нет. Том взял молоток и отправился обратно. Прошло уже много времени – он сам не понял, как это случилось, но время пролетело совершенно незаметно, тогда как минуты, когда он напряженно ожидал шевеления веревки, тянулись бесконечно долго. Сейчас его часы показывали четверть пятого.