В подвале было прохладно и сумрачно. Этими помещениями никогда не пользовались. Именно там он и должен был это сделать, и там мы его и нашли, лежащего на старом диване Джульетты, в «комнате горничной». Тренант бросил на Айвора взгляд, как всегда, спокойный, и снова пошел наверх звонить в полицию, так ничего мне и не сказав.
Голова Айвора превратилась в кровавое месиво, и кровь все еще сочилась из раны над правым ухом. Дробовик, которым он воспользовался, лежал на полу. Я подошел к нему очень медленно, ужасно боясь, что меня стошнит. Кровь продолжала литься, так что он не был мертвым, не мог быть мертвым. Я прикоснулся к его руке, еще теплой. Попытался нащупать пульс, но не имел представления, где искать его на запястье. Все еще держа его руку, я отвернулся – мне пришлось, я не мог вынести вида капающей крови, – и, сжав его руку, сел на пол и зарыдал. Я плакал, как ребенок, потрясенный очередной невосполнимой и несправедливой детской трагедией.
Я понимал, что должен что-то сделать, но в этой ситуации я оказался абсолютно беспомощным и не знал, как ему помочь. Почему «Скорая помощь» приехала первой, я не знаю. Может быть, Тренант им тоже позвонил, но как бы то ни было, врачи подоспели раньше, чем приехали полицейские. Они накрыли Айвора одеялом и вынесли к машине. Стервятники-репортеры сходили с ума от возбуждения; один из них крикнул мне, что он слышал выстрел. Я сел в машину «Скорой помощи» вместе с Айвором, и ему тут же начали переливать кровь. Как только мы оказались в больнице, я позвонил Айрис и велел ей приехать, так как врачам может понадобиться близкий родственник. Доктору Пенберти у Сайерс удалось лишить себя жизни, но он воспользовался пистолетом, а Айвор взял дробовик – слишком непредсказуемое оружие для самоубийства. Я в первый раз произнес это слово, и в то же время мне пришло в голову, что оставленное им завещание заменило предсмертную записку.
Айвор так и не пришел в сознание, и врачи так и не смогли нам ничего сказать, кроме того, что он в критическом состоянии. Нас пустили к нему на несколько минут после того, как оказали первую помощь, и продолжили переливание крови. Никто не знал, выживет он или умрет. Когда мы поняли, что в ближайшее время ничего не изменится и нам, по сути, больше нечего было делать в больнице, мы вернулись домой к нашей сгорающей от нетерпения няне, которой отчаянно хотелось уехать на свидание к своему приятелю. Оставалось сделать невозможное – мы должны были позвонить в Рамбург-хаус.
– Я должна сама поехать и сообщить маме, – сказала Айрис.
Я ответил, что даже если она попадет на поезд в ближайший час, то доберется до Норвича не раньше полуночи. А это нужно сделать немедленно.
– Я это сделаю, – согласилась Айрис. – Мне не хочется, но это единственный выход.
Но она не успела – нам позвонила Джульетта, вне себя от беспокойства. Она пыталась дозвониться Айвору после того, как посмотрела новости по Би-би-си в начале вечера. Прямые репортажи с заседаний Палаты общин идут по телевизору с 1989 года, и когда она увидела Айвора, стоящего на кафедре и отвечающего Сэддлеру, то была ошеломлена. Она не могла в это поверить, «как в страшный сон», такой, в котором образцовые люди оказываются измазанными грязью и морально униженными. Все это произошло раньше, чем ей успели рассказать, и Айрис так плакала, что я отобрал у нее трубку.
– Он жив, – сказал я. – Держитесь за эту мысль. Вы должны сообщить его матери.
– Где он это сделал?
Это было похоже на то, как Макбет спрашивает: «Кем?», когда ему сообщают, что его отец убит. Я всегда думал, что это неподходящий вопрос в такой момент, но когда Джульетта задала этот вопрос, где он это сделал, я так не думал. Как это ни ужасно, как ни горестно, ей хотелось увидеть то, чему я был свидетелем. Я позже узнал текст его завещания. За исключением Рамбург-хауса, часть которого пожизненно принадлежала его матери, Айвор оставил все свое имущество Джульетте.
Его выздоровление почти точно повторяло случай с Дермотом Линчем. Как и Дермот, Айвор долго лежал без сознания, но, насколько мне известно, никто не желал ему смерти, как когда-то давно Айвор желал смерти Дермоту. Луиза сидела рядом с ним часами, держа его за руку. Джульетта приезжала каждый день, и мы с Айрис почти так же часто. Я не знаю точно, какой вред он нанес себе, спустив курок; знаю только, что у него был серьезно поврежден мозг. Главный консультант в больнице описывал последствия как результат тяжелого инсульта; но, прибавил он, «могло быть намного хуже».
Шум в прессе мог разрастись до невиданных масштабов, но Айвора, как ни странно это звучит, спасло его неудачное самоубийство. Отчасти это отвлекло газеты от его связи с делом о похищении Хиби Фернал, семьи Линчей и гибели Джейн Атертон. Конечно, его поступок нельзя было отделить от всего этого, но несколько дней его попытка покончить с собой доминировала в каждой строчке. Уже потом, в статьях любознательных журналистов, начали мелькать новые версии – особенно этим отличилась «Гардиан» – о похищении (которое большинство журналистов посчитало мнимым), о дружбе Хиби Фернал с Джейн Атертон, о связи с Линчами и с Фриманом, с особым упоминанием о Джульетте, и о пенсии по нетрудоспособности, которая, возможно, вовсе не пенсия, а, вероятнее всего, выплаты шантажистам.
Перспективный независимый кандидат от Имбервелла Аарон Хантер написал резкую статью, в которой заклеймил аморальность консерваторов. Для большей убедительности он упоминал различных провинившихся, но в основном писал об Айворе, о том, что он назвал «душком извращения» в инсценировке похищения, которой посвятил несколько абзацев. Хантер ничего не сказал о своем браке с Джульеттой, но остальные газеты подловили его на этом; некоторые хвалили за мужество и честность, одна сурово отчитала за трусость, так как он не сказал, что невеста Тэшема была его первой женой. Потом стали требовать расследования. Необходимо назначить комиссию из независимых представителей, не связанных ни с правительством, ни с консервативной партией, чтобы расследовать «всю эту печальную историю». И все это происходило, пока Айвор лежал без сознания, и с этим миром его соединяло лишь несколько трубок.
Какой была бы судьба Шона Линча, если бы в полиции не прочли дневник Джейн Атертон? Ему грозило пожизненное заключение или, полагаю, лет пятнадцать тюрьмы. Спасли его записи Джейн, которые отдала полицейским ее мать Шила. Конечно, публике ничего не сообщили об их существовании. Поэтому и не было никаких протестов и криков в связи с несправедливым тюремным заключением. Полицейские лишь выпустили Шона, и он вернулся домой к матери и повредившемуся в уме брату. Это был не тот человек, которого они искали. Его арест стал причиной разоблачений Айвора и его неудачного самоубийства, и все же Шон ничего не сделал, если не считать насильственного выдворения Джейн из своей квартиры, куда она проникла под фальшивым предлогом.
Он вышел из тюрьмы, где отбывал предварительное заключение, счастливым человеком, купаясь в предвкушении гонорара в сто тысяч фунтов, предложенного ему одним таблоидом за его «поразительно откровенную и поражающую воображение» историю. Если бы физическое состояние Айвора положило конец выплате пенсии Линчам, они бы не слишком огорчились. Однако этого не произошло. Мой шурин продолжал платить им до конца жизни Дермота.