Она сказала колеблющимся голосом:
– Вообще-то он вернул только Камень Рорнега, нашу фамильную драгоценность… а заодно уж, сама не знаю почему, высыпал мне и все остальное.
Он сказал мрачно:
– Поглумился.
– Что? – переспросила она в изумлении.
– Посмеялся, – объяснил он.
Она охнула.
– Хочешь сказать, что кочевник способен пожертвовать таким количеством драгоценностей, чтобы только увидеть, как я ползаю, собирая их с земли?
Он кивнул, на лице проступили сочувствие и сильнейший стыд. Принцесса закусила губу.
– Мерзавец.
– Просто гордец, – сказал он. – В нашей степи таковы если не все, то большинство. Мы бедный народ, потому объектом гордости у нас становится все. Для степняка потешить достоинство – радость выше, чем найти сокровище. Но как бы то ни было… жизнь кочевника бедна. И мне кажется еще, уж прости, этот варвар тебя заинтересовал… зря.
Она подумала, медленно пожала плечами, лицо стало отстраненным и задумчивым.
– Не знаю, – ответила она с неуверенностью в голосе. – Может быть, он и беден. Но с каким аристократизмом вернул мне Камень Рорнега! Он такой… мужественный.
Он поморщился и сказал уязвленно:
– Быть мужественным недостаточно, чтобы что-то значить. И дикий кабан мужественно бросается на охотников.
– Это не то, – возразила она. – Я понимаю, о чем ты. Он тогда не просто побил тех мужчин!.. Он заступился за женщину.
Он все еще морщился, сказал сухо:
– Ее всего лишь хотели слегка… наказать. Она уже не первый раз рвет одежды. Хотя да, челядь перестаралась. Возможно, она кому-то из них отказала в любезности, вот и… Но этот десятник не знал, насколько она права или виновата. Он влез в драку только потому, что увидел возможность подраться.
– Все равно, – сказала она, – это было так мужественно и достойно. Как он держался гордо и красиво, как говорил! У меня все время перед глазами, как стоял, как смотрел, как велел убираться, словно он рожден править королевствами.
Он сказал сухо:
– Это только выглядело достойно. Но выглядеть и быть – не одно и то же.
– Элькреф!
– Возьми, – сказал он, – любого из кочевников. Они все такие же гордые и независимые.
Она упрямо покачала головой.
– Но вступился за женщину именно этот десятник. Как он отличался от прочих трусов, что ничего не могут возразить ни мергелям, ни вообще кочевникам! А еще как я привыкла к трусости местных!
– Это не трусость, – возразил он сердито. – Они действуют разумно и по обстоятельствам.
– А этот десятник?
– Он просто дурак. И ему повезло, что они отступили, а не позвали других на помощь.
Она покачала головой.
– Это не было везением. Он смотрел, как человек, который знает, как управиться со стадом. А они – только стадо. Я восхищаюсь им.
Он произнес с тревогой:
– Элеонора… это всего лишь степной дикарь! Я сам таким был, но у меня хватило ума понять красоту и величие жизни глиноедов, как вас называют глупые дикари. А этот не понимает и никогда не поймет.
– Почему? Ты же понял?
Он сказал с неохотой:
– Мне пятерых не побить с такой легкостью… скорее всего, а этот дикарь, постоянно побеждая, не задумается, что есть жизнь и достойнее, чем постоянно драться. Он таким и останется.
Она сказала задумчиво:
– Не знаю, не знаю… Мне начинает казаться, что в его жизни есть смысл. Есть своя радость, некие ценности.
Ее голос звучал все тише, она отвернулась в глубокой задумчивости. Я наконец ощутил, что смогу перебежать открытое пространство, сделал быстрый рывок, а если они и услышали мой топот, то обернуться опоздали: я вбежал за роскошные деревья, ветви стелятся по земле, пару раз вильнул, как заяц, заметающий следы, а затем уже прогулочным шагом вошел в домик для гостей короля.
В домике комнат множество, и хотя все мелкие, но челяди дан строгий наказ держать все в чистоте и вообще по возможности выполнять желания гостей, потому я переступал через моющих пол женщин, миновал плотников, эти ставят новую дверь взамен той, что вышиб один из пьяных гостей, со вздохом облегчения ввалился в свою комнату.
– Как хорошо…
Через минуту в дверь заглянула молодая женщина, улыбнулась искательно:
– Я не успела у вас прибрать…
Я отмахнулся.
– Мы дети степи, не гордые. В такой грязи живем…
Она сказала торопливо:
– Я чуть-чуть уберу прямо при вас. Если можно. А то меня накажут, что не успела.
– Валяй, – сказал я великодушно.
Она тихо шуршала веником, я прикидывал расстояние, которое прошли за это время мои орлы из похода в Турнедо. Герцог Валленштейн наверняка торопит, идет без остановок, меняет коней… вот будет весело, когда я с подробной картой вернусь в Брабант раньше их и встречу уже там… А здесь пора заканчивать, что-то у меня перебор с принцессами. Уже третья, а это многовато. Вообще надо завязывать с местами, где водятся эти существа. Пора браться за построение Царства Небесного на земле в одном отдельно взятом королевстве.
– А можно, – раздался тихий голосок, – я ваши сапоги переставлю?
Я с досадой обернулся, она смотрела на меня с робкой искательной улыбкой, странно краснеет пятнами, лицо настолько тонкое и нежное, что просто светится.
– Да, – сказал я, – конечно. Без проблем.
Она взялась за сапоги, наклоняясь так, что небольшие груди стали видны почти целиком, переставила к стене, а дальше работала веником, всякий раз поворачиваясь и нагибаясь так, что я видел только округлый пышный зад.
– Тебе сколько лет? – спросил я.
– Четырнадцать, – ответила она и, выпрямившись, посмотрела на меня откровенным женским взглядом. – Я младшая сестра Ахне. Вы спасли ее от наказания и дали золотую монету.
– А-а-а, – сказал я, – надеюсь, к ней больше не придираются?
Она помотала головой.
– Она ушла, купила маленький домик на окраине и будет шить рубашки для продажи. Она только о вас и говорит.
– Представляю, – буркнул я, – что именно!
– Нет-нет, только хорошее.
– Ну, – протянул я, – здесь понятия хорошего очень своеобразные. Скажи, как здесь относятся к Ланаяну?
Она удивилась такому вопросу, но подошла ближе и, глядя мне в лицо, ответила со старательностью школьницы:
– Он когда-то, очень давно, выиграл состязания лучших из лучших воинов. Говорят, выиграл просто… ну совсем с великой легкостью! Опередив всех намного.