Я зябко повел плечами:
– Такие страсти говорите. Но это сейчас мир жесток. Но когда-то жизнь станет мирной?
– Мирной никогда не станет, – заметил он.
– Что, всегда воевать будут?
Он посмотрел удивленно:
– Почему воевать? Люди могут страдать не только в условиях войны. Старое сдается с трудом, первый ряд воинов обычно гибнет… Они уж точно попадут в рай. Как и те, кто напряженно трудится всю жизнь, забывая о мирских радостях.
– Это трудно, – пробормотал я. – Одно дело – подвиг, это дело минуты, другое – годами пахать одно и то же поле и знать, что так до конца жизни. Это своего рода мученичество!
Он невесело улыбнулся, в словах прозвучала слабая ирония:
– Церковь стоит на крови мучеников, сэр Ричард. Жить и умереть за веру – привилегия, а не беда или несчастье. Может быть, когда придет смертный час, я буду жалеть, что не удостоился чести быть распятым, как святой Петр, колесованным, как святой Усмар, или сваренным в кипящем масле, как великомученик Агилай.
Я перекрестился и сказал совершенно искренне:
– Свят-свят, отец Дитрих! Такие страсти рассказываете. Я мечтаю о том времени, когда люди вообще не будут страдать.
– Это только в Царстве Небесном, – ответил он. – Но на земле такое не построить.
По площади простучали конские копыта, в нашу сторону мчится десяток вооруженных всадников, телохранители насторожились, но с коня спрыгнул барон Эйц, он начальник дворцовой стражи, но, будучи родом из Армландии, должность понимает как охрану сюзерена, а сам дворец без моей светлости ничто, по его мнению.
Его люди рассыпались по площади и не позволяли народу ринуться ко мне и затоптать со своими прошениями, жалобами и кляузами, а барон подошел быстрыми четкими шагами.
Колено преклонять не стал, видимся слишком часто, сказал почтительно:
– Мне придется заделать эти боковые двери. Слишком их много… вашей светлости что-нибудь угодно?
Я отмахнулся:
– Ничего не надо, спасибо, сэр Торрекс.
Он спросил упрямо:
– А святому отцу?
Я с интересом посмотрел на отца Дитриха:
– Желаете чего-нибудь, ваше преосвященство?
Он покачал головой:
– Спасибо, сын мой. Я сыт.
Сэр Торрекс с разочарованным лицом развел руками, а я сказал со смешком:
– Отец Дитрих, а вас любят!.. Что вообще-то странно. Подумать только, Великого Инквизитора!
Он покосился с некоторым удивлением:
– А кто им дает представления на площади, сжигая ведьм и чернокнижников? Все любят смотреть, как жгут продавших души дьяволу.
Я засмеялся, что-то сам туплю, простой народ в самом деле инквизиторов любит, те никогда не трогают их, а все среди богатых находят добычу для костра, среди знатных, грамотных.
– Хорошо, – сказал я с чувством. – Чистое, незамутненное счастье… Приятно вернуться к друзьям, где тебе рады, где все хорошо, все идет правильно…
Отец Дитрих не стал советовать сплюнуть, это язычество, но во взгляде была укоризна. Сэр Торрекс не уходил, а перехватив мой взгляд, сказал уже негромко:
– Только что прибыл гонец от сэра Норберта. Тот сообщает, что к нам едет прелат из Ватикана! Всего в двух днях пути от Геннегау!
Отец Дитрих вздрогнул, мне даже показалось, что переменился в лице:
– Прелат? Где он?
Сэр Торрекс выпалил с готовностью, повернувшись к нему, словно отец Дитрих здесь главный:
– В сутках пути отсюда. Видимо, между Ангулем и Першем.
Отец Дитрих почему-то быстро взглянул в мою сторону, лицо напряглось:
– Хорошо, нужно успеть подготовиться.
– Как? – спросил я. – Кроме покоев…. Что-то особое?
Он покачал головой:
– Нет, люди из Ватикана, что бы о них ни рассказывали, на самом деле неприхотливые. Приготовиться надо иначе… Провести ночь в бдении перед распятием Иисуса, подумать о себе и своей жизни, вспомнить, что сделано не так, и попросить у Господа прощения…
Я сказал сэру Торрексу:
– Отправьте гонца в домик с красной крышей, он сейчас свободен, пусть отдохнет. А мы подготовимся к приему высоких гостей.
Он сказал с готовностью:
– Я могу подобрать для них покои!
Я взглянул на отца Дитриха. Тот кивнул.
– Только позаботьтесь, чтоб их покои были недалеко от часовни.
Сэр Торрекс преклонил колено и припал к его руке. Отец Дитрих перекрестил склоненную голову.
Лицо Великого Инквизитора оставалось встревоженным.
– Ну вот, – произнес он, – а вы, сэр Ричард, только что про незамутненное счастье.
Сэр Торрекс вскочил на коня и унесся, за ним ускакал только один всадник, остальные бдили, охраняя сюзерена. Отец Дитрих обеспокоенно смотрел вдаль, словно видел нечто сквозь пространство далеко впереди, а увиденное тревожило еще больше.
Я спросил быстро:
– Что не так, святой отец?.. Мы установили власть над целым королевством – этого достаточно для пристального интереса со стороны Ватикана. К тому же оно на этой стороне Великого Хребта!
Он медленно и несколько неуверенно кивнул:
– Все так…
– Но что вас тревожит?
Он посмотрел на меня с сомнением:
– Из Ватикана нелегок путь. Там много опасных мест… Оттуда нелегко добраться в эти края. И всякий раз заранее предупреждают о приезде высоких гостей.
– Всякий раз?
Он кивнул:
– Да.
Я сказал осторожно:
– Если дороги столь опасны, гонцы могли и не добраться?
Он покачал головой:
– Они всегда добираются.
– Их защита столь совершенна?
Он отвел взгляд, у священников свои тайны, медленно наклонил голову.
– Пока еще, – произнес он осторожно, – не было случая, чтобы гонца Ватикана кто-то остановил или задержал. Или что-то.
В этот раз голос его был тверд.
С утра, хотя уйма дел, я проснулся с мыслью о прибывающих из Ватикана. И хотя явно не ко мне, это заботы отца Дитриха, однако нехорошее чувство, из-за которого проснулся на час раньше, лежит во мне, как тяжелая грязная льдина.
Вошли придворные, удостоенные чести быть допущенными к утреннему туалету моей светлости. Один взял в руки зеркало, другой открыл роскошную шкатулку из слоновой кости, там гребни и расчески, я посмотрел на их крайне важно-серьезные и даже торжественные лица, вздохнул и отказался от мысли создать чашку горячего крепкого кофе.