Под ногами лежал толстый слой неубранных осенних листьев. Мы пошли прямо сквозь кустарник, и наши тени причудливо дрожали, падая на зелень, колеблемую ветром. Мы слышали, как он шумит в листьях и плюще, и луна улыбалась нам, выглядывая между туч. В ночном сумраке стебли плюща, упруго подрагивающие на ветру, снова напомнили мне о змеях на голове Медузы горгоны. На этот раз мы обошли здание кругом и обнаружили заднюю дверь. Огонек спички осветил на ней слегка поросший мхом рельеф черной бабочки – знака Колвеника и Вело-Граннель. Я с трудом сглотнул и посмотрел в лицо Марины – оно было мертвенно-бледным.
– Прости, что напоминаю, но вернуться сюда было твоей идеей, – строго сказал я.
Вспыхнул свет фонаря, затопив красноватым мерцанием стеклянную стену. Сперва я осторожно взглянул внутрь. И в первый наш визит сюда, при свете дня, местечко, помнится, не показалось мне особо уютным; теперь же, во мраке ночи, оно было воплощенным кошмаром. Пятно света, скользя по каким-то странным предметам, делало окружающий мрак еще страшнее и опаснее. Я пошел вперед, прокладывая путь Марине и освещая дорогу. Под ногами хрустело, пахло влажной землей. И вот нашего слуха коснулся тот ужасный звук, с которым деревянные куклы, подвешенные в оранжерее, постукивали друг о друга при сквозняке. С такой приглушенной сухой отчетливостью могли стучать друг о друга кости скелета внутри полусгнившего савана. Я никак не мог вспомнить, оставили мы поднятым или опущенным рычаг, поднимающий их вверх; взглянув на Марину, я понял, что она думает о том же.
– Здесь после нас кто-то побывал… – прошептала она в ужасе, показывая на силуэты людских тел, покачивающиеся под потолком оранжереи.
Прямо перед нами качались ноги – целый лес ног. Я почувствовал, как у меня холодеет затылок, ясно увидев, что кто-то здесь был. Куклы висели на иной высоте, не так, как мы их оставили. Я сунул Марине фонарь и быстро пошел в тот угол, где мы видели стол с альбомом на нем.
– Что ты ищешь? – прошептала Марина. Я показал ей альбом, который тут же положил в свой рюкзак.
– Но, Оскар, это чужой альбом, не знаю…
Я решительно проигнорировал ее сомнения и нагнулся над столом, чтобы обследовать ящики. Первый был забит старым, проржавевшим инструментом – сточенными пилами, тупыми ножами, ржавыми гвоздями. Второй был пуст – только маленькие черные паучки бросились врассыпную при свете фонарика. Я попробовал открыть третий. Он был закрыт.
– Что там? – встревоженно спросила Марина вполголоса.
Я взял из первого ящика нож покрепче и попробовал взломать замок. Марина светила, подняв фонарь над головой и приводя в движение толпу теней, заплясавших по стенам оранжереи.
– Ну что?
– Сейчас. Спокойно.
Я уже нащупал ножом язычок старого замка. Прогнившее дерево недолго сопротивлялось – громко заскрипев, оно уступило нажиму. Марина вдруг поставила фонарь и съежилась, схватив меня за руку.
– Что это за звук?
– Не волнуйся, это я открывал ящик, и он сломался…
Она молча схватила меня за руки, знаком прося молчать и не двигаться. Воцарилась полная тишина. Я чувствовал, держа Марину за руку, как неистово бьется ее пульс. И тогда я тоже услышал этот звук. Деревянное пощелкивание стало громче и приближалось. Там, наверху, среди деревянных кукол что-то происходило в темноте. Я напряженно вглядывался в абсолютно черные контуры, когда вдруг один из них, длинный, вроде руки, протянулся прямо к моему лицу. Скользя, как змея по ветвям, какой-то неясный узкий силуэт спускался на нас сверху. Сразу после этого начали спускаться и остальные марионетки. Я судорожно сжал в руке нож и вскочил – и тут фонарь, стоявший у наших ног, покатился по полу в угол: кто-то или что-то швырнуло его туда. Мы остались в непроглядной тьме. В эту же секунду раздался свист. Он нарастал.
Схватившись за руки, мы кинулись к выходу. Мы бежали, а куклы медленно спускались, раскачиваясь, и уже касались наших голов, путались в одежде. Что-то вроде ногтей царапнуло меня по затылку. Я услышал, словно издали, крик Марины, и толкнул ее вперед, прорываясь сквозь эту адскую толпу механических тел, которые наседали на нас сверху в потемках, как в кошмаре. Лунные лучи, едва пробиваясь сквозь заросли плюща, скользили по стеклянным глазам, эмалевым улыбкам, побитым фарфоровым лицам.
Я бил ножом налево и направо, прокладывая путь сквозь жуткую плотную толпу нечеловеческих созданий. Нож скользил по твердым и гладким поверхностям, но вдруг вошел во что-то плотное; на пальцы мне полилась густая жидкость. Я отдернул руку, услышав вопль Марины, но кричала она не от боли – от страха; что-то тянуло ее от меня в глубь толпы теней, там блеснуло безглазое, с черными провалами под нарисованными бровями, улыбающееся лицо куклы-танцовщицы. Деревянные руки с острыми ногтями сжимались на горле Марины. Лицо куклы покрывала сморщенная, как замша, мертвая кожа. Завопив, я бросился на нее всем телом, сбил на пол, и мы с Мариной побежали наружу, а марионетка, у которой при падении отвалилась голова, все щелкала деревянными пальцами, как краб клешнями, подчиняясь командам невидимого кукольника.
Несколько черных кукольных силуэтов толпились и у выхода, преградив нам путь. Мы повернули обратно, промчались мимо оранжереи – к небольшому садовому домику у стены, отделявшей территорию от железной дороги. Его застекленные двери были закрыты, судя по нетронутым слоям пыли, бог знает сколько лет. Я локтем разбил стекла, открыл изнутри двери, и мы ворвались внутрь. Прямо впереди смутно белели грязные окна, выходящие наружу, на железнодорожные пути: сквозь них можно было различить путаницу проводов и токоприемников над электричками. Марина в панике оглянулась – и в самом деле, угловатые фигуры жутких марионеток уже показались в дверях.
– Скорее! – вскрикнула она.
Я затравленно оглядывался в поисках предмета, которым можно было бы разбить окно. В углу валялись части полуразобранного автомобиля – схватив что-то тяжелое вроде коленчатого вала, я швырнул его в окно, пригнувшись под дождем острых осколков стекла, и тут же вдохнул свежий, холодный ночной воздух, к которому примешивался затхлый запах земли из ближнего железнодорожного тоннеля.
– Сюда, Марина!
Она скользнула в разбитое окно между торчащими остриями стекол, а я, размахивая коленчатым валом, который с трудом удерживал в обеих руках, оглянулся посмотреть на тени у дверей. Они внезапно сгрудились и отступили. Не понимая, что происходит, я попятился и услышал какой-то новый звук и движение у себя над головой. Ринувшись к окну, я успел заметить, что сверху спускается марионетка безрукого полицейского. Лицо – сморщенная мертвая замша, грубо сшитая в нескольких местах. И сквозь швы сочилась кровь.
– Оскар! – кричала Марина по ту сторону окна.
Я ринулся прямо в оконный проем, ощерившийся стеклом, и напоролся на один длинный осколок, порвавший мне и брюки, и кожу под ними. Приземлился неудачно: боль пронзила все тело. Кровь лилась по ноге под лохмотьями брюк. Марина помогла мне подняться, и мы поковыляли по шпалам на ту сторону путей. Вдруг что-то жестко рвануло меня за лодыжку, и я рухнул как подкошенный на рельсы, ошеломленно оглядываясь: одна из чудовищных марионеток догнала нас и вцепилась мне в ногу. Рельсы вибрировали под нами – приближался поезд, и уже показались его далекие огни. Послышался стук колес. Земля дрожала все сильнее.