Еще в то утро Михаил мне сказал, что, по его убеждению, счастья человеку дается ограниченное, очень малое количество. Считаные мгновения. Если кому повезет – недели или даже годы. Как судьба решит. Мы в силах жить лишь потому, что сохраняем воспоминания об этих чудных моментах счастья – они освещают печальный пейзаж нашего дальнейшего пути; мы всегда хотим вернуться, снова пережить счастливые мгновения, но никогда этого не достигаем, конечно. Он прав. Для меня счастьем на всю жизнь стали ночные часы той прогулки по Барселоне.
Реакция моих опекунов не заставила себя ждать. Особенно Сергея. Он запретил мне видеться и говорить с Михаилом, грозил, что убьет меня, если я хоть высунусь из театра без его разрешения. Тогда я в первый раз чувствовала к нему не страх, а презрение. Чтобы обозлить его еще больше, я сказала, что Михаил сделал мне предложение, а я его приняла. Он тут же заявил, что, пока он мой официальный опекун, браку не бывать, а кроме того, мы немедленно уезжаем в Лиссабон. Через одну балерину я послала Михаилу отчаянную записку. В тот вечер Михаил явился в театр с двумя адвокатами и пожелал видеть Сергея. Когда тот явился, ему объявили, что Михаил Колвеник только что купил Большой Королевский театр и в качестве нового собственника начинает с разрыва всех отношений с Сергеем и Татьяной Глазуновыми. Им было предъявлено досье с доказательствами всех их мошеннических проделок, а часто и преступлений, в Варшаве, Вене и Барселоне. Достаточно, чтобы упрятать их за решетку лет на двадцать. Вместо этого Михаил показал им чек с суммой большей, чем они могли заграбастать своим прохиндейством за всю оставшуюся жизнь. И предложил выбор: или они убираются из Барселоны навсегда вместе с чеком и досье, забыв о моем существовании, или указанное досье идет по инстанциям и открывается уголовное дело, чек же расходуется на то, чтобы оно развивалось быстро и неукоснительно – Михаил не имел иллюзий относительно неподкупности правоохранительных органов. Сергей реагировал бурно, он буквально обезумел. Кричал, что никогда меня не отдаст, скорее всех убьет и сам сдохнет, в таком роде.
Михаил спокойно простился с ним, с легкой улыбкой. В тот же вечер Сергей с Татьяной кинулись искать одного своего неприятного знакомого, о котором поговаривали, что он наемный убийца. А на следующий день в них стреляли из пролетки – никого не нашли, но сами они едва спаслись. Тогда было много газетных домыслов о том, кто стрелял и почему. На следующий день Сергей с Татьяной явились к Михаилу, взяли чек и уехали не попрощавшись.
Узнав о нападении на Сергея, я потребовала от Михаила клятвы в том, что он непричастен к этому делу, страстно желая, чтоб так и было. Он внимательно посмотрел мне в глаза и спросил, почему я в нем сомневаюсь. Какую-то минуту мне казалось, что умираю: все висело на волоске, все мое новое счастье, вся моя любовь грозили рухнуть и рассыпаться, как карточный домик. Я повторила вопрос – Михаил ответил, что он непричастен.
– Если бы я взялся за это дело, их бы сейчас не было в живых, – холодно добавил он.
Михаил нанял лучшего архитектора Барселоны строить дом-башню в парке Гуэлль по его собственному проекту и вникал во все детали. Затраты его не интересовали. Пока дом строился, для нашего временного проживания был нанят этаж в гостинице «Колумб» на площади Каталонии. Служанок у меня было столько, что я не могла запомнить их по именам, и впервые в жизни я сама уже не была никому служанкой. А у Михаила был только один слуга – Луис, он же шофер.
Тогда ко мне стояла очередь из ювелиров фирмы «Багес», предлагающих свои лучшие изделия, и самых фешенебельных модисток, лезших вон из кожи, чтобы создать мне гардероб, достойный императрицы, а в лучших ресторанах города был открыт безлимитный кредит. Повсюду – на улицах, в гостинице – меня приветствовали, восторженно улыбаясь, совершенно незнакомые люди. Я получала приглашения на балы во дворцы знати, чьи имена до того видела только в светской хронике. Мне не было тогда и двадцати лет, и я от роду не держала в руках суммы большей, чем стоимость трамвайного билета. Это было как во сне. Роскошь даже угнетала, и еще больше была неприятна лесть. Я призналась в этом Михаилу, а он ответил, что роль денег страшно преувеличена, не надо о них думать до тех пор, пока в них не возникнет нужда.
Мы проводили дни вместе. Гуляли по городу, зашли однажды в казино на Тибидабо, не знаю зачем – Михаил при мне никогда не играл, ходили в «Лисео»… Под вечер возвращались в «Колумб», и Михаил сразу уходил к себе в апартаменты. Я часто замечала, что он куда-то уходит ночами, возвращаясь только на рассвете. Он говорил – по делам.
Слухи, однако, по-прежнему сопровождали каждый шаг Михаила. У меня было чувство, что все вокруг знают моего жениха лучше, чем я. Слуги шептались у меня за спиной. Незнакомые на улицах, нагло улыбаясь, наставляли на меня лорнет. Я чувствовала, что становлюсь жертвой собственной подозрительности. Это касалось и материальной роскоши, которой Михаил окружил меня – казалось, я вхожу в ряд его дорогостоящих капризов, как, скажем, новый дом или меблировка. Это очень мучило меня. Он ведь мог купить что пожелает – Большой Королевский театр, Сергея, автомобили, слуг, драгоценности, дворцы. Меня тоже, почему бы нет. Желание узнать, куда он ходит по ночам, превратилось в манию. К тому же я была убеждена, что речь идет о другой женщине. Наконец я решилась проследить за ним и положить этой муке конец, каким бы он ни был.
Так я пришла вслед за ним однажды ночью в мастерские Вело-Граннель у рынка Борне. Он был один. На фабрику мне пришлось проникать тайно, из проулка, через узкое оконце. Внутри фабрика была просто воплощенным кошмаром. Сотни искусственных рук, ног, стеклянных глаз… они заполняли все вокруг, эти заменители тел несчастных изуродованных людей. Я прошла за Михаилом сквозь несколько таких помещений, а в одном из них, самом большом, где в огромных прозрачных ваннах слабо шевелились что-то бесформенное, Михаил ждал меня в полумраке, сидя в кресле и спокойно куря сигарету.
– Ты не должна была за мной следить, – бесстрастно проговорил он.
Я попыталась оправдаться: не могу же я выйти замуж за человека, чью дневную жизнь я знаю, а ночную – нет.
– То, что ты узнаешь, тебе может и не понравиться, – уклончиво заметил Михаил.
Я пылко заявила, что мне плевать, что именно он делает и почему, плевать на шепоток и инсинуации людей: я просто хочу быть полноправной частью его жизни. Без секретов. Без запретов. Он кивнул с таким видом, что мне стало страшно. Я поняла, что сейчас перешагну какую-то границу, из-за которой уже не возвращаются. Зажегся свет, и я словно очнулась от бреда последних недель – но очнулась в аду.
В огромных стеклянных ваннах плавали в формалине трупы, словно танцуя в замедленной съемке. На металлическом прозекторском столе посередине зала лежало тело молодой женщины, рассеченное от лобка до горла. Руки ее, раскинутые крестом, как я с ужасом поняла, были искусственными – из металла и дерева. Из разреза трупа и конечностей выходили множество трубок и проводов, уходящих куда-то вверх. Синеватая кожа казалась полупрозрачной. Я в онемении смотрела на Михаила, а он – на труп. Печальная улыбка появилась у него на губах.