Поезд тронулся. Местный усатый таможенник методом тыка попросил пару наиболее по виду подозрительных пассажиров открыть чемоданы, но делал это больше формально.
Да, сейчас границы уже не те, что раньше. И рвение у тружеников границы не то. Какие были раньше орлы — насквозь нарушителя видели, по лицам читали. Сегодня таможня читает в основном наши оперативные сообщения и трясет людей, которые, как точно известно, потащат что-то через границу.
Закончив с пассажирами, мы зашли в купе, где скучал за стаканом чая и газетой «Спид-инфо» месячной давности Виктор Стружевский — приятного вида, спортивного телосложения почти молодой человек. Его форменный китель был так отутюжен, будто и не было дальней дороги, а сам проводник только что из прачечной и из гладильни.
— Приветствую, — махнул рукой местный таможенник, заглядывая в купе.
— День добрый, — Стружевский протянул ему руку. Таможенник пожал ее неохотно и спросил:
— Деньги, товары, запрещенные к вывозу из России? Стружевский держался спокойно, уверенно, и трудно было представить, что совесть его нечиста.
— Ничего нет, — развел он руками. — Михалыч, сколько видим друг друга. Я чего когда возил?
Михалыч едва заметно нахмурился. Похоже, от накативших воспоминании. Конечно, возил. И Михалычу об этом известно. Все проводники что-то возят. Года два назад проводили масштабную операцию «Антиквариат» по северо-западу, так наша милиция с представителями таможенного комитета из Москвы заглянули в вагон-ресторан и ошалели — он был весь забит памперсами — не на одну сотню тысяч долларов.
— Ну тогда начнем, — сказал Васин. Стружевский кинул на него резкий взгляд. Видно было, что проводник понял — весь этот народ тут неспроста.
— Что вам показать? — совершенно спокойно произнес он. Ни мускул не дрогнул.
— Все, Виктор Афанасьевич, — сказал Васин. — Лучше выдайте добровольно.
— Добровольно выдать что? — спросил он меня.
— Предметы контрабанды, которых у вас здесь в избытке.
— Эх, господин, не знаю, кто вы. Если бы у меня что-то было в избытке, я бы не катался на этом поезде за жалкую зарплату. Ищите… — он усмехнулся. — Только побыстрее. Простой поезда представляете сколько стоит в валюте?
— Пока не представляю, — признался Васин. Проводник знал, что вся эта комедия — до следующей станции. Там обычно погранцы и таможенники выходят, и дальше — чужая территория. Задерживать поезд никто не станет.
— Что вам показать? — Стружевский достал чемодан сверху. — Вот, полный набор контрабанды, — он извлек из чемодана пару рубашек, нижнее белье и четыре банки икры. — Вот, главная контрабанда. Икорка. Можете сразу в наручники! — все-таки он начинал нервничать, видя полное отсутствие нашей реакции. Хотел сказать что-то еще, но сдержался.
Тут появился второй проводник и по-хозяйски осведомился:
— Что тут?
— Контрабанду ищут, — криво улыбнулся Стружевский.
Второй проводник деланно захихикал.
С таможенниками мы осмотрели места, где обычно прячут контрабанду.
— Ничего, — с таким видом, будто наелся лимонов, заявил старший оперативной группы ФСБ.
— Надо отправлять поезд, — сказал таможенник Михалыч. — Время на таможенный досмотр вышло.
— Мы не можем выпускать поезд. Не можем — сказал я. — Вещи здесь.
— Где? — нервно осведомился фээсбэшник.
— Здесь! — Я постучал кулаком по стене поезда. — Или там! — Я махнул рукой.
В Москве служба наружного наблюдения проводила Стружевского до вагона. Тот был со своим приятелем — с тем самым, с которым говорили о «первом верблюде». На горб этого железного «верблюда» они и взгромоздили три объемистые сумки. Когда этот приятель Стружевского выходил из вагона сумка у него была только одна, набитая чем-то мягким — там скорее всего были две другие сумки.
— Тут столько закутков. Можем год искать, — сказал московский таможенник.
— Значит, будем искать год, — зло кинул я.
— А поезд тут будет год стоять? — спросил Михалыч.
— Будем решать, — сказал я. — А сейчас перекур… Мы с Васиным, московским таможенником и фээсбэшником вышли перевести дух около вагона. Тут на нас набросились начальник поезда и железнодорожное начальство. Какой-то шишкарь в форменном кителе — в железнодорожных знаках различия я разбираюсь туго, но, кажется, чин немаленький, толковал что-то о том, что мы ответим.
— Вы представляете, что вы делаете? — орал он на меня.
— Потише, уважаемый. От вашего крика птицы дохнут, — гаркнул я на него в ответ.
Он разинул рот. Хотел что-то сказать. Но я улыбнулся ему с предельной наглостью, на которую способен (а тут способен я на многое), и произнес с угрозой
— Тише… Пожалуйста…
Он отскочил от меня как от прокаженного, покосился боязливо и ушел в сторону, прикрикивая на своих подчиненных и разоряясь насчет того, что так не оставит и позвонит сейчас Голубеву, и тогда всем…
— Кто такой Голубев? — спросил я.
— Замминистра путей сообщения. Он сейчас в Питере, пояснил московский таможенник. — Ну, что делать-то?
— А ничего, — сказал я. — Вагон отцеплять. Людей в другой пересаживать.
— Это серьезно, — покачал головой таможенник.
— А мы люди серьезные, — сказал Васин.
— И по шапке нам дадут тоже со всей серьезностью, — неожиданно весело произнес фээсбэшник. — Отцепляем…
Думать о том, что будет, если мы ничего не найдем, не хотелось. Наша оперативная комбинация и так уже влетала железной дороге в копеечку…
После горячего скандала с железнодорожниками, обильно подпорченного угрозами и матюгами, мы все-таки добились, что вагон отцепили и отогнали в депо. Поезд уехал. А проводники остались.
Стружевский постепенно утрачивал свое спокойствие. Он стоял и курил сигареты одну за другой, пряча руки в карманах, чтобы не видели, как они трясутся.
— Что вы так нервничаете? — спросил я, подходя к нему. — Все будет нормально.
— Я не нервничаю, — с вызовом произнес он., — Рейс вы мне сорвали. Ни за что.
— Бывает, — сказал я.
Передохнули мы малость. И начади обыскивать ненавистный вагон заново.
Еще два часа ничего не могли найти. А потом, уже в третий раз обшаривая туалет, я встал на какую-то трубу, зло рванул за решетку на потолке, сорвал ее. Просунул руку на всю длину в межпотолочное пространство. Там было грязно, склизко, пыльно.
— Ну? — спросил фээсбэшник из коридорчика.
— Ничего, — сказал я. — Хотя…
Я просунул всю руку еще дальше, хотя это было тяжеловато. И сообщил: