— Привет, Васек, — сказал я. — Тихомиров. Из стольного града. Помнишь?
— А, молотобоец, — узнал он сразу. — Как она, столица?
— Золотеет куполами… Я за консультацией. Тут люди возникли. Не припомнишь такого Реваза Большого?
— Лордкипанидзе, да?
— Наверное.
— А чего вспоминать. Вор. Три судимости, федеральный розыск.
— Он в розыске?
— За кражи и грабеж.
— По антикам?
— Да. Три кражи с антиками. Иконы пер. У него какой-то канал сбыта. Он еще и барыгой выступал. Скупал у воров антики. Сейчас ищем. Ищем.
— Долго бы еще искали.
— А что, знаешь где он?
— Посмотрим… У тебя его физиономия есть?
— Есть.
— Скинь на наш факс.
— Мигом.
Через двадцать минут я имел рулончик бумаги, испачканный изображением кавказской физиономии и данными на ее обладателя. Итак, Лордкипанидзе Реваз Вахтангович, 1962 года рождения. Груз судимостей тяжел. Спортсмен — кандидат в мастера по вольной борьбе. Кликуха — Реваз Большой. Правда, большой. Рост метр восемьдесят, вес под сотню.
Я отложил факс. Оглядел своих коллег. Правда, из коллег остался только Женька. Железняков подался в Северный округ напрягать народ на раскрытие кражи антиков из сейфа жены банкира. Ежу понятно, что горсть драгоценностей дернули из сейфа ее родственники. Сами бы разбирались, бандитов, что ли, наняли бы, ан нет, заяву писать, и не куда-то, а прямо министру. Вообще, нувориши все чаще воспринимают милицию как придаток своей службы безопасности. Ненавижу этих ворюг и их шлюшных жен в целом. А ту стервозину, которая заявилась к нам права качать с видом английской королевы, посетившей своих подданных, ненавижу в частности. Я бы их всех порол батогами.
— Хочешь проветриться? — спросил я Женьку.
— В смысле? — Он с подозрением посмотрел на меня, ожидая, что его сейчас пошлют за какой-нибудь бумагой на окраину, где последний автобус уже год как проржавел и сгинул.
— Доставай пистолет. Поедем, присмотримся, как в столице бандитам отдыхается.
— Всегда готов, — Женька начал убирать бумаги.
Я двинул в кабинет к шефу, но он отбыл в мэрию вместе с заместителем. Пришлось принимать волевое решение.
— Поплыли, юнга, — сказал я Женьке.
— Мариманы не плавают, а ходят, — сказал Женька.
— Тебе виднее, — кивнул, я. Женька служил на Северном флоте и поэтому куда лучше знал, плавают по морю или ходят.
Мы оставили машину около зубастого металлического забора тридцать шестой больницы. На территорию заезжать не стали.
— Пошли, — сказал я, направляясь к проходной. — Приемное время с двух, — сказал вахтер.
— Милиция, — я показал удостоверение. — Третья терапия?
— Вон, красный корпус. На втором этаже.
— Благодарю за службу, — сказал я.
Мы прошли через просторный пустой холл, где в окошко принимали передачи и давали справки, на лестницу. Зеленые стены тут были исписаны непристойными словами, телефон-автомат, висящий косо, был как будто изгрызен, но работал — по нему говорила миловидная девушка. На ступенях сидели на корточках бомжи.
На первом этаже была известная на всю столицу первая терапия, куда свозили на подлечивание и освидетельствование бродяг со всей Москвы. Как только они уживались тут с добропорядочными пациентами? Двое небритых доходяг, сидевшие у батареи и тупо о чем-то беседовавшие, были пьяны в дымину. Один зачем-то попытался уцепить меня рукой за брючину, как тянущийся из могилы вурдалак. Получив пинок, с уважением отвалил.
— Мразь какая, — покачал я головой.
Мы прошли на второй этаж.
Я толкнул дверь на тугой пружине. И уткнулся в молоденькую медсестру в хрустящем халате и колпачке, будто специально созданную природой, чтобы соблазнять больных.
— Вам кого? — сурово нахмурилась она.
— Если я скажу, что тебя, поверишь? — спросил я.
— Что надо? — нервно воскликнула она. — Вы к кому?
— Мы — заезжие врачи, — сказал я, отодвигая ее. — Операцию тут кое-кому хотим сделать.
— Что?
— Милиция! Где этот орел? — Я ткнул ей в лицо фотографию Реваза Большого.
— Не знаю… — врала она неубедительна, глаза бегали воровато.
— Девушка, не лги милиции, — напутственно произнес д — Где этот инвалид?
— В пятой палате, — сказала медсестричка поспешно.
— С друзьями?
— Да. Они с воспалением легких.
— Чахоточники, — кивнул, я. — Доходяги. Лагеря вымотали… Сколько их там?
— Трое. Четвертого с утра не видела.
— И больше никого там?
— Нет.
— Спасибо, — я чмокнул ее в щеку и увидел, как глаза ее удивленно расширились.
Пятая палата была светлая, просторная, с пластиковыми окнами. Там на тумбочке стояла видеодвойка, висели занавесочки в цветочках, урчал холодильник. М-да, за такое немало надо отстегнуть.
Они действительно были там. И меньше всего походили на людей, измученных воспалением легких и исколотых пенициллином.
Во главе стола сидел самый здоровый — туша широкоплечая, волосатая, наголо стриженная, с довольной жизнью и собой физией. Двое других устроились по обе его руки. Один тоже крупный, толстый грузин. Другой — маленький, тощий русский. Все жрали арбуз. На столе стояла бутылка с виски. Виски с арбузом — где вас манерам учили?
Интересно, что арбуз Реваз резал серебряным ножом. С позолотой. «Не то на серебре, на золоте едал…» Красивый такой нож. Фаберже нож. Прямо такой, как из пропылесосенной недоброжелателями квартиры коллекционера Марата Гольдштайна.
— Здорово, болезные, — в физкультпривете взмыли мои руки.
Реваз посмотрел. на меня не испуганно, а с досадой, как на попавшую в пиво муху. Я таких типов знал. Такие ничего и никого не боятся.
— Вам кого? — теми же словами, что и медсестра, обратился ко мне Реваз.
— Что, Реваз, не узнал московскую милицию? — спросил я.
— Э, ошиблись. Я Отари Гогитошвили, — сказал он и полез в пиджак за паспортом.
— Хва придуриваться. Что, Реваз, ножик с квартиры на Смоленской прихватил?
Тут они и бросились напролом. Пузатый швырнул в меня бутылкой с виски, как метали бутылки с горючей смесью во вражеские танки. Промахнулся. И я припечатал его морду башмаком. Впрочем, такая морда намного хуже от этого не станет.
Тощий не хотел ничего. Его ненароком снесло со стула, когда я проходил мимо, и он забился под кровать. Женька на него заорал грозно: