— Оружие, — телохранитель протянул руку. Насмотрелся, осел, фильмов про службу безопасности Президента США.
— Вопросов нет, — улыбнулся Донатас. — Но только после того, как разряжу его тебе в башку;
— Ты не быкуй на моей территории, — прикрикнул Миклухо-Маклай.
— Ладно, не буду, — кивнул Донатас и саданул по голени незадачливого телохранителя.
— Вот теперь пошли, Миклухо…
Действовал Донатас жутко нахально. Что ни говори, а мы на самом деле на территории Миклухо-Маклая. Это раньше был город. Москва, в каждом уголке которого процветала власть партии и народа. Теперь власть в таких местах, как «Апельсин», не советская, а соловецкая. Сюда мало зайти, отсюда еще нужно и выйти… Хотя соображающий бандит никогда руку на пришедшего в гости опера не поднимет, «спартаковцы» не могли похвастаться избытком соображения. Правда, у Донатаса тоже слава чокнутого опера, которому море по колено. Бандюки его боятся как огня. Этот страх у них в печенках. Животное в камуфляже просто не поняло, с кем имеет дело, поэтому и наглело не по чину.
Миклухо-Маклай провел нас в отдельный кабинет, завешанный коврами и заставленный мягкой мебелью. На стене с фотографии в рамочке на нас недовольно смотрела такая морда, которой надо было отвесить лет десять строго режима за один внешний вид — крупнейший чикагский гангстер Аль Капоне. На нем было две сотни собственноручно приконченных и замучанных, а сел он в тюрьму за уклонение от уплаты налогов. Аль Капоне — кумир Миклухо-Маклая. Об этом шепталась братва во всей Москве. Миклухо освоил все книги о своем любимце. Для разборок с клиентами и учения уму-разуму собственных помощников он пользовался только бейсбольной битой — так же, как и Аль Капоне, в связи с чем большинство гоблинов в свое время имели честь покрасоваться гипсами на руках и ногах и перевязанными головами.
— Что кодла подумает, — проворчал Миклухо-Маклай. — Мент в доме.
— Подумает, что стучишь, — махнул рукой беззаботно Донатас. — Но тут стесняться нечего. Все вы сейчас постукиваете.
Лицо Миклухо-Маклая покрылось пятнами. Желваки заходили. Он прошипел гадюкой:
— Такие языки режут.
— Ну-ну, футболист, — засмеялся Донатас. — «О, злые языки страшнее пистолета»… Замнем. Лучше скажи, кому твои лохи золото подарили.
— Какое золото? — вдруг решил сыграть в несознан-ку Миклухо-Маклай.
— Меня не волнуют сейчас твои махинации. И ты меня не интересуешь. Я тебя даже сажать не хочу. Тебя все равно скоро грохнут. А вот тот, кто тебя грабанул, меня очень и очень интересует.
— Не будет разговора.
— Будет. Или поедешь сейчас на Шаболовку, к нам, — Донатас вытащил из кармана пиджака компактную рацию «Моторолла». — Два нажатия на кнопку, и через минуту здесь бригада СОБРа. Лучше поговорим откровенно, и я отчалю от твоей гавани.
— Если б я знал ту паскуду, которая меня обула… Золото у меня лежало бы.
— Крут ты, предводитель туземцев, — усмехнулся Донатас.
— Рассказывай, как все было.
— Пиво, вино, закусочки будете?
— Ага, чтобы ты нас наркотой или стрихнином накормил. Так поговорим, без гурманских излишеств.
— Поговорим. Моих дармоедов вырубили. Да так, что большинство ничего не помнит. Точнее, двое помнят.Представляешь, Магомедыч, я нанял двух призеров Москвы по культуризму, шкафы — в дверь не лезут. А их вырубил какой-то козел с двух ударов. Эти мои надувные матрасы только знай анаболики жрут и деньги клянчат. А до дела дошло — вон как…
— Они рассмотрели того, кто их приголубил? — спросил я.
— Смутно. Говорят, что-то огромное, вонючее. Мужик какой-то в майке «Адидас». Он их, как цуциков, разложил, — Миклухо-Маклай зажег сигарету, затянулся, потом яростно вдавил ее в пепельницу.
— А ведь ты боишься, — усмехнулся Донатас, изучая глазами собеседника.
— Я ничего не боюсь, — прохрипел Миклухо-Маклай и вдруг как-то сник. — Магомедыч, ты же знаешь, вся братва крутая живет как в деревне. Сплетни, разговоры, пересуды. Все друг про друга все знают. С кем у кого разбор, кто кому рога обломать обедал. Полная определенность. От конкурентов отстреляешься. От судьи — откупишься. А здесь что? Что творится? Мои дармоеды три месяца назад начали пропадать. Ладно бы кто их в расход пустил — они и четвертования заслужили, дерьма не жалко. Но они просто исчезли… Магомедыч, а, может, правду в газетах об инопланетянцах пишут? Говорят, они людей воруют.
— Совсем ты плох стал. Лучше скажи, что необычного было в последние три месяца.
— фискалов мы засекли. За нами кто-то шпионичал. Мы даже заметили двоих мужиков и какую-то мартышку. Хотели познакомиться поближе, но не тут-то было. Обвели нас вокруг пальца. Незадолго до того, как дармоеды исчезать начали.
— Что было общее у пропавших? Что за люди?
— Это разве люди? — искренне, с чувством произнес Миклухо-Маклай. — Это сволочи. Их были бы рады удавить даже их собственные мамаши!
— Любишь ты своих воспитанников., .,
— Я? Я их ненавижу. Самый отпетый сброд в Москве. Только я могу держать их в руках, — Миклухо-Маклай с любовью погладил сделанную по специальному заказу, инкрустированную ценными породами дерева биту. — Мне милиция должна деньги платить, что я их хоть в каких-то рамках держу.
— Так мы долларами не платим, — сказал Донатас. — Только приговорами.
— А те, кто пропали, были полные отморозки. Из четверых у двоих справки из дурдома.
— Справки, говоришь, — Донатас переглянулся со мной. Потом он заставил Миклухо-Маклая еще раз в подробностях описать драматическую сцену похищения золота.
— Так твои уродцы ничего и не помнят? — недоверчиво спросил Донатас.
— Да у них от страха галики начались. Один такую дурь лопочет, будто обкурился.
— А что говорит?
— Да сам спроси.
Вскоре в комнате появился трясущийся гоблин с перевязанной рукой. Он опасливо покосился на биту в руке пахана.
— Ну чего, дегенерат, еще раз расскажи про цыганку, — недобро щурясь, потребовал Миклухо-Маклай.
— Клянусь мамой, так и было. Подошла, тварь такая, вся платками цветастыми перевязана. Мол, погадаю. И из авоськи пистолет вытаскивает. И в лицо мне из пистолета. Я отрубился.
— Какой пистолет? — спросил Донатас с интересом.
— Пластмассовый. Игрушечный.
— Я же говорю — дегенерат, — махнул рукой Миклухо-Маклай.
— Описать цыганку можешь?
— Лицо как расплывается. Не могу.
— У тебя мозги расплылись, — Миклухо-Маклай сжал пальцами биту, и гоблин, зажмурившись, отступил назад. — Накрош паскудный!