Он взял трубку.
– Вы просили разбудить вас, мистер Элиот. Время половина пятого.
– Спасибо.
Он осторожно опустил трубку на аппарат, и тот не исчез. Элиот встал и раздвинул шторы. За окном был город; знаменитый сиднейский Дом оперы купался в огнях, а за ним виднелся стальной мост. В заливе было несколько лодок, на воде качались отсветы фонарей. Все это – вода, металл – умиротворяло его, потому что подтверждало, что сейчас – не три недели назад, когда вокруг него погиб Брокен-Хилл.
Элиот побрился и оделся. В коридоре под дверью номера лежала свежая газета, и он перешагнул через нее. Внизу его ждал лимузин, и коридорный уже спешил открыть ему дверцу. Мимо проносились извилистые улицы города, потом они по мосту пересекли залив и направились к зоопарку. По узкой дорожке, рядом с которой темные волны бились о камни. Наконец, лимузин затормозил возле какой-то лестницы, и водитель указал рукой на крутые ступеньки, тем самым давая понять Элиоту, что ему следует подняться вверх.
Наверху стоял дом в колониальном стиле. Открытая площадка, выложенная терракотовой плиткой, была освещена десятком тщательно спрятанных садовых светильников. На одном из стульев за маленьким изящным столиком сидел Йитс.
– Прежде чем ты приблизишься, – сказал он, – взгляни на воду.
Элиот повернулся. Залив напоминал черное зеркало, и он плохо представлял, что должен увидеть. Затем перевел взгляд на Йитса.
– Рад видеть тебя. – Пока Элиот смотрел на залив, тот успел бесшумно подняться и сейчас шел к нему с вытянутой вперед рукой. Элиот пожал ее. Как всегда, лицо Йитса было таким же бесстрастным, как деревянный забор. Сотрудники Организации гадали, не сделал ли он пластическую операцию, чтобы парализовать мышцы лица. Элиот был склонен считать, что да, так как знал, что у Йитса есть персональный хирург. Однако временами он замечал дергающуюся процерус [14] или оксипитофронталис [15] и начинал сомневаться. – Как ты?
– Три недели назад меня ненадолго парализовало, – сказал Элиот. – Ну а с тех пор нормально.
Йитс жестом пригласил его сесть.
– И никаких последствий?
– Никаких с рассвета второго дня.
– Как она и сказала. Забавно. Если честно, я все еще не могу прийти в себя от того, что поэт твоего калибра не устоял перед этим.
– Этим, – сказал Элиот. – Давай назовем это так, как оно называется. Элементарным словом.
– Очевидно, да.
– Прошу меня простить, – сказал Элиот, – но у меня ощущение, будто меня обвели вокруг пальца.
– То есть?
– Ты отправил меня в Брокен-Хилл, не рассказав, с чем мне предстоит иметь дело.
– Кажется, я сказал тебе, что это концентрированное элементарное слово.
– Концентрированное, – сказал Элиот, – еще какое концентрированное.
Повисла тишина.
– Ну, – сказал Йитс, – очевидно, его действенность застала нас врасплох.
Вошла женщина и принялась готовить чай и кофе. Элиот ждал. Когда она ушла, он сказал:
– Так мы поговорим откровенно?
Йитс развел руки.
– Ты прибыл в Брокен-Хилл практически сразу. Ясно, что ты был рядом. Ясно, что информацию от меня скрыли. Я хочу знать почему. Я хочу понять, какими своими действиями я заслужил меньшее доверие, чем Плат.
– На что это было похоже?
– Что на что было похоже? – сказал Элиот, хотя уже догадался.
– Как я представляю, все было мгновенно. Но ты наверняка что-то ощутил. Потерю восприятия на долю секунды. Желание уцепиться за меркнущий свет.
– Я почувствовал себя так, будто меня оттрахали в мозг.
– А ты не мог бы выразиться точнее?
– Эта штука была у тебя в О. К. Я уверен, у тебя масса данных от тех бедняг, которых ты запирал в лаборатории.
– Есть, но не так много. И все же я хотел бы услышать от тебя.
Элиот посмотрел на черную воду.
– При обычной компрометации чувствуешь себя так, будто сидишь с кем-то в одном «фонаре». Как будто рядом с тобой есть еще кто-то, кто переключает тумблеры у тебя за спиной. В этом же случае у меня не было ощущения, что я смогу вернуть себе контроль. Ни малейшего. Ощущение полного утомления. Словно тебя вымотало нечто примитивное.
Потекли мгновения.
– В общем, – сказал Йитс, – за это я прошу прощения. В мои намерения не входило жертвовать тобой. Честное слово, я выбрал именно тебя, потому что считал тебя самым талантливым из моих коллег и единственным, кто способен остановить ее. Что касается причин, почему я скрыл от тебя свое местонахождение, признаюсь, это была страховка от того, что Вульф могла направить тебя против меня. Эгоистичное решение. Но у меня нет желания противостоять тебе, Элиот. От одной мысли об этом меня охватывает ужас.
Элиот никак не отреагировал на эти слова. В отдалении очень по-австралийски закричало какое-то животное.
– Итак, у тебя есть элементарное слово.
– Первое за восемьсот лет, – сказал Йитс. – Это волнующее и радостное событие.
– Где оно сейчас?
Йитс едва заметно пожал плечами:
– Там, где она его оставила.
– То есть?
– Мы его не обнаружили, – сказал Йитс. – Очевидно, оно все еще где-то в больнице.
– Очевидно?
– Местные власти направили туда несколько команд, и ни одна из них не возвратилась. Я полагаю, что их убивает слово.
Элиот помолчал несколько секунд, собираясь с мыслями.
– Меня удивляет, что ты не предпринял необходимых шагов, чтобы забрать его. Даже передать не могу, насколько сильно удивляет.
– Гм, – сказал Йитс. Он довольно долго смотрел в темноту. – Позволь задать тебе вопрос. Если слово такое мощное, почему те, кто владел им, пали? А ведь они действительно пали – об этом говорят все истории. В каждом случае за появлением слова следует что-то вроде вавилонского события, в результате которого существующие правила ниспровергаются и исчезает общий язык. Если говорить современными терминами, это равноценно тому, как если бы исчез английский. Представь, что исчез итог работы нашей Организации. Весь наш лексикон уничтожен. И все же для меня очевидно, что все происходило именно так. Такое случается каждый раз, без исключений, когда обнаруживается элементарное слово. Разве это не любопытно?
– Рано или поздно все империи гибли.
– Но почему? Ведь не из-за недостатка могущества. По сути, все было наоборот. Могущество убаюкивало их, и они расслаблялись. Исчезла дисциплина. Тех, кто вынужден был добиваться власти, заменили те, кто не знал ничего иного. Чьи потребности не поднимались выше примитивных желаний. Власть портит, как говорит народная мудрость, и элементарное слово, Элиот, является не только абсолютной властью, но и обладает качеством похуже: оно не заслужено. Мне не надо ничего делать, чтобы овладеть им, достаточно просто взять его. И это беспокоит меня. Я вынужден спросить себя: если я возьму элементарное слово, останусь ли я прежним? Или оно испортит меня?