Старик снова взял паузу. Его взгляд остановился на многотомных дневниках. Наконец он шепотом продолжил:
— За свою жизнь я собрал более полутора тысяч различных видов растений. Все они были родом из дальних стран, большинство цветов оказались еще не известными западной науке. Многие из них удивляли художников и известных личностей. И я все еще искал цветок, который ускользнул от меня в тот день в Столовой бухте.
Все присутствующие внимательно прислушивались к его словам.
— Тунберг был прав. Вскоре на мысе Доброй Надежды подул совершенно другой ветер, и, после того как англичане заняли эти территории, я вернулся туда и провел много лет, бродя по тем же тропам, по которым мы путешествовали тогда с Джейн. Когда я примечал оранжевые лепестки агавы аттенуата или улавливал пронизывающий запах ночного жасмина, воспоминания вновь оживали во мне, хотя год от года все меркли, выцветали, как чернила на рисунке в моем дневнике. Но, несмотря на годы, я был уверен: с каждым новым открытием я становлюсь на шаг ближе к своей цели и когда-нибудь ее достигну.
В конце концов я вернулся в Кью, в Англию. Но там мне уже было не совершить новых открытий. Я проводил время, сортируя находки других охотников за цветами. Однако в моем пребывании в Кью были и положительные моменты: я мог переписываться с коллекционерами растений со всего мира, отправлял множество писем, в которых я спрашивал, не встречал ли кто девушку-ботаника со склонностью ко львиной охоте.
Я ничего не знал, пока однажды не получил письмо от Тунберга. Он сообщил мне о друге, который посещал чайное общество в Монреале, где, к своему удивлению, обнаружил в качестве украшения стола свежесрезанные цветки стрелиции королевской. Как-то этот цветок добрался и до Канады.
На его вопрос, как хозяевам удалось достать такой экзотический цветок, ему ответили, что хозяйка заполучила отросток и развела цветы в своей оранжерее.
Несмотря на мой возраст и надуманный повод, Бэнкс согласился отправить меня в последнюю экспедицию. Когда я прибыл в Канаду, прежде всего я отыскал по адресу, который мне сообщили, поместье в Сент-Иасенте. Впрочем, я обнаружил, что дом продан, а теплица разрушена. Новые жильцы просто снимали коттедж и ничего не знали о прежних владельцах и о загадочной хозяйке. К сожалению, за все время, которое здесь пробыл, я так и не узнал ничего нового. Мой корабль уже должен был плыть в Англию, но из-за скверной погоды и оледенения его задержали в Монреале на несколько дней. Я решил использовать время и отправиться на поиски одного из последних растений. И как раз, когда закончил, на дороге произошел этот несчастный случай.
Не правда ли, весьма странно, что такое давнее событие занимает так много места в моем сердце после столь энергичной и насыщенной жизни?
Он рассматривал раскрытые страницы дневника: на одной — выцветший портрет молодой красивой женщины, на другой — акварель, на которой изображен цветок, похожий на птицу. Когда Джек наклонился ближе, то заметил, что рисунок и портрет со временем отпечатались один на другом, вероятно, от влажности, потому что старик все время носил дневник у сердца. Уже нельзя было наверняка сказать, где начинается одно изображение, а где кончается другое.
— Бедный Джек. Вы хотели видеть героя, а вместо этого я преподнес вам старого осла, который провел всю свою жизнь, гоняясь за ушедшим мгновением.
Он нежно погладил очертания портрета, прежде чем захлопнуть дневник. Потом он обратился к матери Джека:
— Мне очень жаль, что ваши гости решили не приезжать, миссис Грант. По моему скромному мнению, они оказали себе медвежью услугу, отказавшись от теплоты и гостеприимства, которое я редко встречал во время своих многочисленных путешествий.
— Это мы должны быть вам благодарны, мистер Мэссон. Мне очень жаль, что у истории вашей жизни нет счастливого конца, — ответила Мэри Грант.
— Вы действительно очень дружелюбны. И все же у меня возникает чувство, что я злоупотребляю вашим гостеприимством. Я уже чувствую себя намного лучше и спрашиваю себя, не будет ли наглостью с моей стороны попросить у вас повозку. Мое прибежище находится на другой стороне Пойнт-Клэр.
Вдруг из дальнего угла комнаты раздался голос:
— Мистер Мэссон останется.
Пожилая дама впервые произнесла фразу за все это время. Судя по реакции ее семьи, это была первая фраза за долгое время, потому что все взгляды родственников устремились на нее.
Сидя в темном углу, она смотрела в окно полными слез глазами. Может, это был просто старческий блеск, может, слезы, а может, и то и другое вместе. Жилистые руки на время отложили вышивку, но все еще прижимали несколько золотых нитей к натянутому между круглых пяльцев белому льняному полотну.
Когда пожилая дама отвернулась от окна, пяльцы свалились с ее колен и покатились по полу, остановившись у ног Джека. Тот наклонился, чтобы их поднять, и вдруг затаил дыхание.
В круглой рамке на белоснежном фоне льна он увидел рисунок, который, казалось, сопровождал его всю жизнь. Этот рисунок был вышит на уголках каждой салфетки в доме Грантов, он был выбит на дверном молоточке, которым пользовался каждый гость и каждый посетитель, чтобы возвестить о своем прибытии в дом. Кроме того, он был на витражных окнах бального зала на первом этаже, которые выходили на юг, так что его очертания и краски в вечерний час появлялись на сосновых половицах.
Шелковой нитью изумрудно-зеленого цвета, исключительно по памяти, без какого-либо образца, был вышит узкий стебель. На верхушке стебля короной рассыпались изящные соцветия и лепестки, как слезы из текучего золота между темно-синих лучей. Лепестки были сложены, словно перья на крыльях орла, и, казалось, подрагивали в радостном предвкушении полета. В этот момент Джек понял, что рисунок, который его бабушка пронесла через всю свою жизнь, восходит к тому же источнику, что и акварельное изображение в дневнике Мэссона: это была стрелиция королевская — цветок для королевы.
— Очень хорошая работа, так… так натуралистично, — прошептал старик. — Я никогда и мечтать не мог, что мой африканский цветок будет цвести в таких холодных широтах.
Когда бабушка улыбнулась, это было так, словно на пустынную «розу Иерихона» после долгой засухи упали первые капли дождя. Черты лица, которые до того казались измученными и строгими, сделались в один миг мягкими, а голос таким ясным, как начинающийся день:
— Подобный цветок просто так не забудешь, не правда ли, мистер Мэссон?
Их взгляды встретились. Когда они растворились друг в друге, все в комнате без лишних слов поняли, что пожилой мужчина после многих лет странствий через океаны, шторма, трагедии наконец-то нашел желанный дом. Позабыв о слабости, он поднялся с кресла, прошел по комнате и опустился на колени перед старой дамой. Он взял ее руки и прошептал с нежной и довольной улыбкой:
— Это невозможно, мисс Барнетт, это просто невозможно!
Эпилог
Сорок лет спустя — 24 июня 1845 года, Лондон