Нож лежал у него в кармане – уже четвертый день, – но сейчас Кудэр не собирался его вынимать. Его руки – большие, смуглые, грязные руки – очень хорошо знали, что делать. Возможно, они уже делали что-то такое однажды. Или дважды, трижды, кто знает… Его чужое, больное, потное тело – оно просто помнило, как убивать.
Кудэр стиснул зубы и резко, изо всех сил повернул голову Томаса – вправо и вверх. Цыплячья шея покорно хрустнула. Немец один раз конвульсивно дернулся и тут же обмяк, стал медленно сползать на пол. Кудэр подхватил его под руки, с трудом развернулся вместе с телом в тесной кабинке и, шумно дыша, привалился спиной к двери.
– Alles gut? – жизнерадостно поинтересовался из соседней кабинки мужской голос.
– Everything OK, – хрипло выдохнул Кудэр. – Thank you.
Держать немца на весу больше не было сил. Кудэр осторожно опустил тело на пол, прислонил к своим ногам. Ужасно кружилась голова. Насквозь пропитавшаяся потом футболка липла к телу и мешала дышать. Сдержав приступ кашля, Кудэр стянул с себя вонючую тряпку, повесил ее на крючок. Потом наклонился, снял с костлявой руки Томаса большие бело-золотистые часы, тупо уставился на циферблат: Rolex… дорогие, кажется… евро триста, по крайней мере… сегодняшнее число – 20 апреля… время – 18.30… до отхода поезда осталось всего полчаса… тридцать минут… а в каждой минуте шестьдесят секунд… шестьдесят нужно умножить на тридцать… еще два нуля – но это потом, потом… а пока шесть на три… зачем это нужно?.. зачем нужны эти цифры: шесть и три?.. это какая-то ошибка, были другие цифры… кажется, три и девять… да, именно: три девять… такой адрес… я теряю сознание… три девять… ребенок сказал ей адрес… ребенок не мог ошибаться…
Чтобы не упасть, Кудэр схватился руками за фанерные перегородки сортира. Медленно и без боли, мягкими, ритмичными рывками что-то выходило из него – уходило от него – оставляло его оболочку. Это было… совсем легко; это было почти приятно. Он посмотрел на скрючившееся тело у себя под ногами, на чистый лоснящийся унитаз, на белую стену позади унитаза. Эта стена вдруг покачнулась, дрогнула, пошла трещинами, осыпалась на пол крупными, мягкими хлопьями. И там, за стеной, он увидел лес, утопающий в росе и тумане, и узкую тропинку, освещенную желтой луной. Полной грудью Маша втянула аромат влажной хвои и хотела уже шагнуть туда, на тропинку, но голос – равнодушный, бесцветный детский голос сказал ей:
– Сейчас еще не время, мама.
– Почему? – спросила она. – Я хочу туда. Пожалуйста. Спаси меня. Освободи меня.
– Потерпи еще сутки. Тебе нужно сначала вернуться, – он говорил спокойно и сухо, и голос его становился все тише, – в Россию, это в России… Здесь ты его не найдешь, наше Убежище… Три девять…
…Три девять… Кудэр вздрогнул и открыл глаза. Он сидел на полу, привалившись к мертвому немцу. Часы Rolex валялись рядом – и на них было без четверти семь. Кудэр тяжело поднялся, взял с бачка унитаза свой влажный, с зеленоватыми пятнами бинт, торопливо намотал обратно на руку, надел часы – без четырнадцати минут семь – поверх бинта. Наклонился, пошарил в карманах спущенных Томасовых брюк. В одном был паспорт – твердая бордовая корочка с тощим золотым орлом и надписью Europaishe Union Bundesrepublik Deutschland Reisepass — золотыми буквами. Кудэр быстро открыл его, пролистал – какой-то десятизначный номер… имя, фамилия – Tomas Mohl… физиономия на фотографии – чуть моложе, чем надо бы… но ничего, сойдет… рост – на четыре сантиметра ниже – но не будут же они измерять… цвет глаз – совпадает, естественно… везде эти дурацкие чахоточные орлы – серовато-розоватые… Вот она, российская виза. Желтенькая с коричневым. А вот еще одна, нежно-салатовая – Рэспублiка Беларусь.
В другом кармане Кудэр обнаружил бумажник. Но билета не было ни в одном. Без тринадцати минут семь. Кудэр открыл бумажник, вытащил из него и запихнул к себе в карман пятьдесят евро. Дрожащими пальцами принялся перебирать остальное. Свернутые вдвое и вчетверо лохматые бумажки, календарики, кредитки, дисконтные карточки, маленькая фотография какого-то угрюмого белобрысого мордоворота… Билета не было. Без двенадцати минут семь. Кудэр заскулил, вывалил содержимое кошелька прямо на спину Томаса, еще раз все просмотрел – билета не было. Он сгреб бумажки в кучу и бросил в унитаз. Без одиннадцати минут семь. Кудэр стянул с немца яркую клетчатую рубашку, обшарил ее – билета не было – и надел на себя. Потом поднял Томаса с пола, усадил его на унитаз, прислонил спиной к стене. Без десяти семь.
Труп слегка покачнулся, клюнул носом и стал заваливаться вправо. Кудэр подхватил его, вернул на прежнее место. Осторожно уложил на левое плечо Томаса его птичью голову на вывернутой шее. Маленькими темными глазками Томас уставился в потолок. Он выглядел благодарным и заинтригованным.
Ну куда ж ты дел свой билет, урод? Без девяти минут семь. Без девяти минут семь.
Внезапно до него дошло. Маленький оранжевый рюкзачок валялся в углу. Кудэр схватил его, рыча, расстегнул молнию, вытряхнул на пол упакованное в пакеты барахло, книжку с ярко-синей надписью «Русский язык» на обложке, фотоаппарат – Nikon Coolpix 4500, цифровой… ну, не самая лучшая модель, но вполне себе, вполне себе… Куда же ты дел этот чертов билет?.. А-а-а… ты, наверное, положил его во внутренний кармашек рюкзачка, да?.. Ты же аккуратный у нас, да?.. А где тут у тебя внутренний кармашек?.. Во-от он, внутренний кармашек… Вот он, наш с тобой билетик!
Без восьми минут семь.
Кудэр прислушался – тихо. Осторожно, чтобы не задеть тело, он встал ногой на край унитаза и посмотрел по сторонам поверх сортирных перегородок. В соседних кабинках никого не было. Рядом с раковинами и у писсуара – тоже.
Кудэр на всякий случай проверил, закрыто ли изнутри, взялся руками за перегородки и уже приготовился перелезть, когда в туалет кто-то зашел. Заперся в кабинке. Звякнул пряжкой ремня. Зажурчал. Засвистел фальшиво и грустно.
Без семи минут семь.
Кудэр спустился с унитаза на пол. Посмотрел на мертвого немца. Теперь тот казался не только заинтригованным, но и немного раздраженным – как человек, которому могут, но упорно не хотят ответить на какой-то очень важный для него вопрос.
Мужик в соседней кабинке перестал журчать и спустил воду, но так и остался внутри. Чем-то зашуршал – газета? О, Господи!.. – и затих. Без шести минут.
– Плевать, – прошептал Кудэр, – я все равно выйду.
Он снова аккуратно поставил ногу на унитаз, помедлил секунду, снял. Наклонился и поднял с пола фотоаппарат Nikon Coolpix. Включил – не смог удержаться.
Надо уметь фотографировать страшное. Надо уметь его видеть. Страшное – это вам не кровавые пятна. Не клыкастые монстры. Не выпущенные наружу кишки, не отрубленные руки, не вытекшие глаза. Страшное – это забавная поза. Смешная деталь. Плюс то, что не вошло в кадр. Страшное – это полуголый человек, мирно сидящий на унитазе, с головой, повернутой немного странно. Пи-пик. Снято.
Без пяти семь.
Кудэр положил фотоаппарат в оранжевый рюкзак, повесил рюкзак на спину, перелез через перегородку – громко, неловко, но тот, с газетой, внимания вроде бы не обратил, – выскочил из туалета и побежал. Очень быстро, как только мог.