Конечно, причин для волнения не имелось: Ахилл заранее знал, что все получится, ведь зонтик удержал его на каких-то жалких полутора метрах, а Пенни была намного легче.
Тем больше он изумился, когда зонтик — хлоп! — и вывернулся наизнанку прямо у него перед глазами. Пенни упала камнем, с треском приземлилась на ноги и рухнула на землю
В последовавший за этим миг полной тишины в сознании восьмилетнего Ахилла Дежардена мелькнуло несколько мыслей. Первая — что выпученные глаза Пенни перед самым ударом выглядели ну очень смешно. Вторая, недоуменная и недоверчивая — что эксперимент пошел не так, как ожидалось, и он, хоть убей, не понимает, в чем ошибся. Третья — запоздалое осознание, что Пенни, вопреки забавному выражению лица, могла пораниться, и не стоит ли попробовать ей как-то помочь.
А в последнюю очередь он подумал, что ему будет, когда родители узнают. Эта мысль расплющила все остальные, как подошва давит жучка.
Он кинулся к распростертой на газоне сестре.
— Эй, Пенни, ты... с тобой все...
Не все. Спица зонтика, вывернувшись из ткани, рассекла ей шею сбоку. Одна лодыжка вывернулась под неестественным углом и уже распухла вдвое. И всюду кровь.
Пенни подняла взгляд, губы у нее дрожали, в глазах набухали яркие слезинки. Когда перепуганный насмерть Ахилл встал над ней, капельки покатились по щекам.
— Пенни, — прошептал Ахилл.
— Ничего, — выговорила она. — Я никому не скажу, честное слово.
И она — изувеченная, окровавленная и заплаканная, но не поколебленная в служении Старшему Брату — попыталась встать, и завопила, едва шевельнув ногой.
Вспоминая тот момент, взрослый Ахилл сознавал, что это не мог быть первый случай эрекции в его жизни. Однако то был первый случай, застрявший в памяти. Он ничего не мог с собой поделать: она выглядела такой беззащитной. Искалеченная, окровавленная, страдающая. Это он причинил ей боль. Она ради него покорно прошла по коньку крыши, и теперь, сломавшись, как веточка, по-прежнему смотрела на него обожающим взглядом в готовности сделать все, лишь бы он был доволен.
Он не знал тогда, откуда это чувство — не знал даже, что это за чувство такое, — но ему понравилось.
С пиписькой, затвердевшей как косточка, он потянулся к сестре. Он не знал, зачем: конечно, он был благодарен, что Пенни не собирается ябедничать, но вряд ли дело было в этом. Он подумал — погладив тонкие темные волосенки сестры, — что, наверное, хочет выяснить, сколько ему в итоге сойдет с рук.
Ничего и не сошло. Через секунду с воплями налетели родители. Ахилл, защищаясь от отцовских ударов, вскинул руки и заорал: «Я же это видел в „Мэри Поппинс"!», но алиби оказалось не прочнее зонта: папа исколотил его на совесть и до конца дня запер в комнате.
Конечно, иначе кончиться не могло. Папа с мамой всегда про все узнавали. Оказывается, маленькие бугорки, которые прощупывались у Ахилла с Пенни под ключицами, посылали сигнал, если кто-то из них получал травму. А после случая с Мэри Поппинс мама с папой не удовольствовались обычным имплантатом. Куда бы ни направлялся Ахилл, даже в уборную, за ним следовали три-четыре пронырливых дрона величиной с рисовое зернышко.
Два урока, полученных в тот день, определили всю его жизнь. Первый — что он гадкий, гадкий мальчишка и не смеет следовать своим побуждениям, как бы хорошо от этого ни становилось, а не то отправится прямиком в ад.
Второй — глубокое, въевшееся на всю жизнь уважение к вездесущим системам наблюдения.
ДОВЕРИТЕЛЬНЫЙ ИНТЕРВАЛ
Среди рифтеров нет врачей. Ходячие развалины обычно не добиваются успехов в медицине.
Конечно, рифтеров, нуждавшихся в лечении, хватало всегда. Особенно после бунта корпов. Рыбоголовые выиграли ту войну, не слишком напрягаясь, но все равно понесли потери. Некоторые погибли. Ранения и функциональные нарушения у других не поддавались исправлению подручными медицинскими средствами. Одним помощь требовалась, чтобы выжить, другим — чтобы умереть без лишних мучений. А все квалифицированные доктора были на другой стороне.
Никто не собирался оставлять раненых товарищей на милость проигравших только потому, что корпы владели единственной больницей в радиусе четырех тысяч километрах. В итоге рифтеры составили вместе два пузыря в пятидесяти метрах от «Атлантиды» и набили их медицинской аппаратурой из вражеского лазарета. Оптоволоконные кабели позволяли корповским мясникам практиковать свое искусство на расстоянии, а взрывные заряды, прилепленные к корпусу «Атлантиды», избавляли тех же мясников от мыслей о саботаже. Побежденные со всем старанием заботились о победителях — под страхом взрыва.
Со временем напряженность спала. Рифтеры теперь избегали «Атлантиды» не из недоверия, а от равнодушия. Постепенно все прониклись мыслью, что внешний мир представляет для рифтеров и корпов большую угрозу, чем они — друг для друга. Заряды Лабин снял года через три, когда о них все равно забыли. Больничные пузыри использовались до сих пор.
Травмы не редкость. При темпераменте рифтеров и ослабленной структуре их костей они неизбежны. Однако на данный момент в лазарете всего двое, и корпы, наверное, очень довольны, что рифтеры несколько лет назад соорудили эту постройку. Иначе Кларк и Лабин притащились бы в «Атлантиду» — а где они побывали, всем известно.
А так они приблизились ровно настолько, чтобы сдать Ирен Лопес и ту тварь, что ею пообедала. Два герметичных саркофага, сброшенных из погрузочного шлюза «Атлантиды», поглотили вещественные доказательства и до сих пор передают данные через пуповину оптоволоконного кабеля. Тем временем Лабин и Кларк лежат на соседних операционных столах, голые как трупы.
Никто из корпов давным-давно не осмеливался приказывать рифтерам, однако оба они подчинились «настоятельным рекомендациям» Джеренис Седжер, посоветовавшей избавиться от гидрокостюмов. Уговорить Кларк оказалось сложнее. Дело не в том, что она стесняется наготы: на Лабина свойственные ей тревожные сигналы не реагируют. Но автоклав не просто стерилизует ее подводную кожу — он ее уничтожает, переплавляет в бесполезную белково-углеводородную кашу. И она, голая и беззащитная, заперта в крошечном пузырьке газа под гнутыми листами металла. Впервые за много лет ей нельзя просто выйти наружу. Впервые за много лет океан способен просто убить ее — ему всего-то и надо, что раздавить эту хрупкую скорлупку и стиснуть ее в ледяном жидком кулаке.
Конечно, это временная беззащитность. Новую кожу уже готовят, запрессовывают. Всего-то пятнадцать-двадцать минут продержаться. Но сейчас она чувствует себя не голой, а вовсе лишенной кожи.
Лабина это, похоже, не особенно беспокоит. Его ничто не беспокоит. Конечно, Кена телеробот обрабатывает не так глубоко, как ее. У него берут только образцы крови и кожи, мазки с глаз, ануса и входного отверстия для морской воды. А у Кларк машина глубоко вгрызается в мясо на ноге, смещает мускулы, составляет заново кости и помавает блестящими паучьими лапами, словно изгоняя бесов. Иногда до ноздрей доплывает запашок ее собственного опаленного мяса. Очевидно, рану заращивают, но наверняка она не знает: нейроиндукционное поле стола парализовало и лишило чувствительности все тело от живота и ниже.