Этим и наедине с собой нелегко было заниматься. Его, как-никак, воспитали в определенных религиозных убеждениях: миазмы католицизма, цепляясь за обложку «Nouveaux Separatistes» [8] , висели над Квебеком и тогда, когда в остальном мире о религии уже думать забыли. Они осаждали Ахилла каждую ночь, когда он доил себя, и в голове у него мелькали мерзостные образы, от которых пенис становился твердым. И то, что под действием развешанных им над кроватью, столом и комодом магнитных мобилей шпики лишь пьяно покачивались, потеряв связь с сетью, ничего не меняло. Как и то обстоятельство, что его все равно ожидал ад, даже если б он ни разу в жизни не коснулся своего тела, — ведь сказал же Иисус: «То, что ты совершаешь в сердце своем, ты совершаешь в глазах Бога». Ахилл был заранее проклят за непрошенные мысли, так что ничего не терял, воплощая их.
Вскоре после одиннадцатого дня рождения пенис стал оставлять улики: во время ночных оргий на простыни брызгала белесоватая жидкость. Две недели он не осмеливался обратиться к энциклопедии: именно столько потребовалось на формулировку такого запроса, чтобы мама с папой не узнали. Взлом приватных настроек домашней «служанки» занял еще три дня. Никогда не знаешь, какие элементы отслеживает эта штуковина. К тому времени, как Ахилл решился простирнуть постельное белье, от него пахло примерно как от Эндрю Трайтса из социального центра — а тот был вдвое больше любого своего сверстника, и никто не хотел стоять с ним рядом на рапитранской остановке.
— Я думаю...
Начал Ахилл в тринадцать лет.
Церкви он больше не верил. Что ни говори, он был прирожденным эмпириком, а Бог не выстоит и десяти секунд под критическим взглядом личности, уже вычислившей страшную правду про пасхальных кроликов. Как ни странно, перспектива вечных мук теперь казалась вполне реальной, на каком-то примитивном уровне, недоступном для логики. А если проклятие реально, то исповедь не повредит.
— ...что я чудовище, — закончил он.
Признание было не таким рискованным, как могло показаться. Исповедник был не слишком надежен — Ахилл загрузил его из Сети (из Водоворота, мысленно поправился он, теперь все его называли только так), и в нем могло быть полно червей и троянов, даже тщательная чистка не дала бы гарантии, — но он отключил все каналы ввода-вывода, кроме голосового, и мог стереть все подчистую, если начнутся какие-нибудь фокусы. И уж точно не собирался оставлять программку в рабочем состоянии после того, как перед ней выложится.
Папа, прознай он, что Ахилл занес в семейную Сеть дикое приложение, съехал бы с катушек, однако мальчик не стал бы рисковать с домашними фильтрами, даже если б отец и перестал за ним шпионить после смерти мамы. Так или иначе, папа никак не мог узнать. Он был внизу, в сенсориуме, вместе со всей провинцией — страной, пришлось напомнить себе Ахиллу, — подключившись к помпезной церемонии первого Дня Независимости. Надутая колючая Пенни — дни, когда она обожествляла старшего брата, давно миновали, — продала бы его мгновенно и с удовольствием, но она последнее время обитала в основном в экстаз-шлеме. Контакты, наверно, уже протерли ей виски насквозь.
Был день рождения последнего нового государства на планете, и Ахилл Дежарден остался в спальне наедине с исповедником.
— Чудовище какого рода? — спросил «ТераДруг » голосом андрогина.
Слово Ахилл выучил еще утром и тщательно выговорил:
— Женоненавистник.
— Понимаю, — пробормотал ему в ухо «ТераДруг».
— У меня возникают... возникают такие желания — делать им больно. Девочкам.
— И как ты при этом себя чувствуешь? —голос стал чуть более мужественным.
— Хорошо. Ужасно... то есть... они мне нравятся. Чувства, в смысле.
— Не мог бы ты уточнить? — в голосе не слышалось ни ужаса, ни отвращения. Конечно, их и не могло быть — программа ничего не чувствует, это даже не Тьюринг-софт. Просто навороченное меню. Но, как это ни глупо, Ахиллу полегчало.
— Это... сексуально, — признался он. — Ну, думать о них так.
— Как именно?
— Ну, что они беззащитные. Уязвимые. Я... мне нравится, как они смотрят, когда... это самое...
— Продолжай, — сказал «ТераДруг».
— Когда им больно, — жалобно выговорил Ахилл.
— А, — сказала программа. — Сколько тебе лет, Ахилл?
— Тринадцать.
— У тебя есть друзья среди девочек?
— Конечно?
— И как ты относишься к ним?
— Я же сказал! — прошипел Ахилл, едва не срываясь на крик. — Мне...
— Нет, — мягко остановил его «ТераДруг», — я спросил, как ты относишься к ним лично, когда не чувствуешь полового возбуждения. Ты их ненавидишь?
Ну почему же, нет. Вот Андреа толковая девчонка, к ней всегда можно обратиться, когда надо вычистить вирусы. А Мартин... Ахилл как-то раз чуть не убил ее старшего брата, когда тот стал к ней приставать. Мартин и мухи бы не обидела, а этот мудак-братец...
— Они мне нравятся, — сказал Ахилл, морща лоб из-за парадокса. — Очень нравятся. Они отличные. Кроме тех, кого я хочу, ну ты понял, да и то только когда я...
«ТераДруг » терпеливо ждал.
— Все клево, — выдавил наконец Ахилл, — если только я не...
— Понимаю, — выдержав паузу, заговорила программа. — Ахилл, у меня для тебя хорошее известие. Ты вовсе не женоненавистник.
— Нет?
— Женоненавистник — это тот, кто ненавидит женщин, боится их или считает в чем-то ниже себя. Похоже на тебя?
— Нет, но... кто же тогда я?
— Это просто, — сообщил ему «ТераДруг». — Ты сексуальный садист. Это совершенно иное.
— Правда?
— Секс — очень древний инстинкт, Ахилл, и он формировался не в вакууме. Он переплетается с другими базовыми побуждениями: агрессии, территориальности, конкуренции за ресурсы. Даже в здоровом сексе присутствует немалый элемент насилия. Секс и насилие имеют немало общих нейронных механизмов.
— Ты... хочешь сказать, что все такие же, как я? — На такое он и надеяться не смел.
— Не совсем. У большинства людей имеется переключатель, который на время секса подавляет агрессию. У одних такие переключатели работают лучше, у других хуже. У клинического садиста этот переключатель работает очень плохо.
— И это я, — пробормотал Ахилл.
— Весьма вероятно, — сказал «ТераДруг», — хотя без должного клинического обследования уверенности быть не может. Я сейчас не имею выхода в твою сеть, но предоставлю список ближайших медавтоматов, если ты скажешь, где мы находимся.
За спиной Ахилла тихо скрипнула дверь. Он обернулся и похолодел до костей.
Дверь спальни распахнулась. В темном проеме стоял отец.