— Искусственно...
Слово тяжелой, мертвой тушей повисает между ними.
Роуэн заставляет себя говорить дальше.
— Приспособлен к аэробной среде. И скорость деления увеличена, чтобы быстрее воспроизводился. Для коммерческого использования. Конечно, никто не собирался губить мир. Речь шла вовсе не о биологическом оружии... но, по-видимому, что-то пошло не так.
— По-видимому... — Лицо Кларк застыло маской.
— Ты, конечно, понимаешь, чем грозит, если ваши люди обнаружат модификации, не понимая, в чем дело. Они, может, и сумеют определить искусственное вмешательство, но какое именно, не разберутся. А скорее, стоит им обнаружить следы генной инженерии, они сочтут, что преступление доказано, и дальше разбираться не будут. Получат результат, который примут за улику, а людей, которые могли бы объяснить им ошибку, слушать не станут, сочтя врагами.
Кларк уставилась на нее взглядом статуи. Может, перемирия последних лет мало. Может, новые события, требующие нового взаимопонимания, расколют хрупкое доверие, выросшее между ними двоими. Может, Роуэн сейчас выглядит в ее глазах обманщицей. Может, она потеряла последний шанс предотвратить катастрофу. Бесконечные секунды каменеют в холодном густом воздухе.
— Твою же мать, — вырывается наконец у Кларк. — Если это выйдет наружу, все пропало.
Роуэн хватается за ниточку надежды.
— Надо постараться, чтобы не вышло.
Кларк качает головой.
— И что мне делать: сказать Раме, чтобы бросал работу? Пробраться в лабораторию и разбить образцы? Они и так считают, что я с вами в одной постели. — Лени горько усмехается. — Что ни делай, своих я потеряю. Мне и так не доверяют.
Роуэн откидывается в кресле, прикрывает глаза.
— Знаю.
Кажется, она постарела на тысячу лет.
— Проклятые вы корпы. Всюду дотянулись, ничего не оставили в покое.
— Мы всего лишь люди, Лени. Мы делаем... ошибки.
Внезапно чудовищная, абсурдная, астрономическая степень этого преуменьшения доходит до нее, и Патриция Роуэн не может сдержать хихиканья.
За нее много лет не числилось таких вольностей. Лени поднимает бровь.
— Извини, — выговаривает Роуэн.
— Ничего. Это действительно смешно. — Рифтер раздвигает уголки губ в привычной полуулыбке, но и та тотчас пропадает. — Пат, по-моему, мы не сможем их остановить.
— Должны.
— Никто уже не хочет разговаривать. Не хочет слушать. Один толчок — и все рухнет. Узнай они хотя бы об этом нашем разговоре...
Роуэн мотает головой, упрямо не желая верить. Хотя Лени права. В конце концов, Роуэн известна ее история. Она разбирается в политике. Если простой разговор с другой стороной конфликта воспринимается как предательство, значит, точка невозврата пройдена.
— Помнишь нашу первую встречу? — спрашивает Лени. — Лицом к лицу?
Роуэн кивает. Она свернула за угол и увидела перед собой Лени Кларк, пятьдесят кило черной ярости.
— Восемьдесят метров в ту сторону, — вспоминает она, тыча пальцем через плечо.
— Уверена? — спрашивает Кларк.
— Еще как, — говорит Роуэн. — Я думала, ты меня уб...
И замолкает, пристыженная.
— Да, — говорит она, помолчав, — это была наша первая встреча. Действительно.
Лени смотрит перед собой, на погасший экран в собственной голове.
— Знаешь, я думала, ты могла участвовать в собеседовании. До того, как ваши покопались у меня в голове. Никак не выходит определить, что именно там отредактировали, понимаешь?
— Я потом видела видеоматериалы, — признается Роуэн. — Когда Ив давал рекомендации. Но лично мы не встречались.
— Конечно, нет. Ты была классом выше. Тебе было не до встреч с наемными работниками. — Нотки злости в голосе Лени немного удивляют Роуэн. После всего, что она для нее сделала, после всего, что простила — странно, что такая малость еще может причинить боль.
— Мне сказали, тебе так будет лучше, — тихо говорит Роуэн. — Правда. Сказали, ты будешь счастливее.
— Кто сказал?
— Неврологи. Психиатры.
— Счастливее... — Минуту Лени переваривает сказанное. — Счастливее от ложных воспоминаний о том, как папа меня насиловал? Господи, Пат, если это так, что же творилось в моем настоящем детстве?
— Нет, счастливее на станции «Биб». Они клялись, что так называемые «уравновешенные» личности там непременно рехнутся через месяц.
— Помню я эту брошюрку, Пат. Преадаптация к хроническому стрессу, дофаминовая зависимость от экстремальной среды. Ты на это купилась?
— Но ведь они были правы. Ты сама видела, что произошло с первой контрольной группой. А тебе... тебе там настолько понравилось, что мы боялись, ты откажешься возвращаться.
— Поначалу, — без нужды поясняет Лени.
Чуть погодя она поворачивается лицом к Роуэн.
— Ты мне вот что скажи, Пат. Предположим, тебе бы сказали, что мне это не так уж понравится. Сказали бы: она возненавидит жизнь, возненавидит свою жизнь, но все-таки нам придется на это пойти, потому что иначе ей не сохранить рассудок на глубине. Если б они сказали так — ты бы меня предупредила?
— Да. — Она не лжет. Сейчас не лжет.
— И разрешила бы им меня перепаять, наделить монстрами вместо родителей и все-таки отправить сюда?
— ...Да.
— Ради службы Общему Благу?
— Я служила ему как могла, — говорит Роуэн.
— Корп-альтруист, — бросает рифтерша. — Как ты это объяснишь?
— Что объяснять?
— Это вроде как противоречит всему, чему нас учили в школе. Почему на корпоративные вершины поднимаются социопаты и почему мы должны быть благодарны, что жесткие экономические решения принимаются людьми, у которых напряженка с обычными чувствами.
— Ну, все несколько сложнее...
— Было, ты хочешь сказать.
— И есть, — настаивает Роуэн.
Некоторое время они молчат.
— Ты бы переиграла все, если б могла? — спрашивает Роуэн.
— Что? Перезагрузку? Вернуть настоящие воспоминания? Отделаться от всего, связанного с «папочкой-насильником»?
Роуэн кивает.
Лени молчит так долго, что Роуэн уже не ждет ответа. Но все же, не слишком решительно, Кларк произносит:
— Я такая, как есть. Может, раньше я была другой, но теперь есть только такая. И, если разобраться, просто не хочу умирать. Вернуть ту, прошлую, будет сродни самоубийству, как тебе кажется?
— Не знаю. Наверно, я об этом раньше не думала.