«...не знали про „настройку"!»
Ив Скэнлон, вспоминает она. Роуэн о нем спрашивала. «Он предполагал, что мозг рифтера может стать... чувствительнее, в некотором роде», — говорила она.
А Лени Кларк несколько минут назад это подтвердила.
Вот оно как.
Она не знает, от чего ей больнее — от недоверия Лабина или от запоздалого понимания, насколько то оправдано.
Никогда в жизни она не чувствовала себя такой усталой. Неужели опять все сначала?
Наверное, она произносит это вслух. Или Лабин уголком глаза улавливает некий ее жест. Так или иначе, его руки замирают на пульте. Он наконец оборачивается к ней. Глаза, освещенные экранами, выглядят на удивление прозрачными.
— Не мы это начали, — произносит он.
Она только и может, что покачать головой.
— Выбирай, на какой ты стороне, Лени. Давно пора.
Ей этот вопрос представляется ловушкой — не забыть,
как обходится Кен Лабин с теми, кого считает врагами. Но от выбора ее избавляет тупой костолом Дейл Кризи.
— Черт... — скрежещет его вокодер сквозь шипение помех.
Лабин мгновенно возвращается к работе.
— Кризи? Добрался до блока F?
— Обижаешь. Я бы настроился на мудаков и вслепую, в сраных Саргассах...
— Кто-нибудь покидал комплекс?
— Нет, не думаю. Но... черт побери. Их там такая прорва, что...
— Сколько именно?
— Именно что не знаю! Пара десятков как минимум. И, слушай, Лабин, в них что-то странное — в том, что они излучают. Никогда еще такого не чувствовал.
Лабин вздыхает. Кларк представляет, как он закатывает глаза под линзами.
— Поточнее нельзя?
— Они холодные, парень. Почти все — словно ледышки. То есть настроиться-то я на них могу, но не похоже, чтоб они хоть что-нибудь чувствовали. Может, чем-то одурманены? Я к тому, что рядом с ними ты — капризный ребятенок...
Лабин с Кларк переглядываются.
— Я не в обиду, — жужжит после паузы Кризи.
— У подружки Аликс был зельц, — говорит Кларк. — Вроде домашней зверушки...
А здесь, на пустом океанском дне, в этом скудном микрокосме, детской игрушкой может стать лишь то, чего очень много.
— Иди, — говорит Лабин.
Его «кальмар» причален к стопору у нижнего шлюза. Кларк жмет на газ, и машина, взвизгнув гидравликой, срывается с места.
Челюсть у Кларк вибрирует, принимая передачу. В голове звучит голос Лабина.
— Кризи, последний приказ отменяется. Заряд не ставить, повторяю, не ставить. Поставь только микрофон и отступай. Чун, отведи своих на двадцать метров от шлюза. В контакт не вступать. К вам идет Кларк, она подскажет, что делать.
«Я-то подскажу, — думает она, — а они пошлют меня куда подальше».
Она правит вслепую, по азимуту. Обычно этого более чем достаточно: на таком расстоянии «Атлантида» уже выделяется светлым пятном на черном фоне. А сейчас ничего подобного. Кларк включает сонар. Зеленый «снег» в десяти градусах от курса — а в нем более жесткое эхо Корпландии, размытое помехами. Только теперь начинают проявляться тусклые отсветы — они теряются при попытке сфокусировать на них взгляд. Кларк включает налобный фонарь и осматривается.
По левому борту пустая вода. Справа луч упирается в клубы черного дыма — косая линия завесы пересекает ее курс. Через несколько секунд она окажется в самой гуще. Кларк выключает свет, чтобы не слепил в густом облаке. Чернота перед линзами еще немного темнеет. Кларк не ощущает ни течения, ни повышения вязкости. А вот вспышки становятся немного ярче — робкие проблески света сквозь кратковременные разрывы в завесе. Короткие, как сигналы стробоскопа.
Свет ей не нужен. Теперь не нужен и сонар: она чувствует возбуждение вокруг, нервозность, излучаемую рифтерами и — темнее, отдаленнее — страх из сфер и коридоров под ними.
И что-то еще, знакомое и чуждое одновременно, живое и неживое.
Океан вокруг нее шипит и щелкает, словно она попала в стаю рачков-эвфаузиид. Слабо дребезжат в ответ имплантаты. Она улавливает голоса сквозь вокодеры, но не разбирает слов. Эхо на сонарном дисплее — по всем ста восьмидесяти градусам, но из-за множества помех она не разбирает, шесть их там или шестьдесят.
Прямо по курсу бравада, подкрашенная страхом. Кларк резко сворачивает вправо, но уклониться от столкновения не успевает. Мглу ненадолго разрывает просвет.
— Черт! Кларк, это т...
И нет его. Человек позади на грани паники, но не ранен: при повреждении тела мозг дает вспышку определенного рода. Кажется, это был Бейкер. Их становится трудно различить в наплывающем льду фонового сознания, полностью лишенного чувств. Оно раскинулось под клубком человеческих эмоций платформой из черного обсидиана. В последний раз, когда она сталкивалась с подобным сознанием, то было подключено к живой ядерной бомбе. И пребывало в одиночестве.
Она резко задирает нос «кальмара». В имплантаты бьются новые сонарные импульсы, вслед ей звучит хор испуганных механических голосов. Она не отвлекается. Шипение в плоти слабеет с каждой секундой. Скоро худшее остается внизу.
— Кен. Слышишь меня?
Ответ доносится с задержкой — на таком расстоянии уже сказывается скорость звука.
— Докладывай, — наконец отзывается он. Голос смазан, но понять можно.
— У них там внизу умные гели. Много, штук двадцать или тридцать. Собраны в конце крыла, возможно, прямо в наружном шлюзе. Не понимаю, как мы раньше их не выцепили. Может, они просто... терялись в шуме помех, пока не слились воедино.
Задержка.
— Есть догадки, чем они занимаются?
В прошлый раз, на Хуан де Фука, они умудрились сделать очень точные выводы из перемены в мощности сигнала.
— Нет. Они просто там... есть. И думают все сразу. Будь там один или два, я могла бы что-нибудь прочитать, а так...
— Они меня обыграли, — перебивает ее Лабин.
— Обыграли?
Что это в его голосе? Удивление? Неуверенность? Кларк подобного еще не слышала.
— Чтобы я сосредоточился на блоке F-3.
«Это гнев», — понимает Кларк.
— Но зачем? — спрашивает она. — Тоже мне блеф — не думали ведь они, что мы спутаем это с людьми?
Смешно: даже Кризи сообразил, что дело нечисто, а ведь он никогда не сталкивался с зельцем. С другой стороны — много ли корпы понимают в «тонкой настройке»? Они могли забыть о различиях.
— Это не отвлекающий маневр, — бормочет в пустоту Лабин. — Им больше негде выйти, сонары непременно засекут...
— Ну и что...