— А Кен на вид довольно милый парень.
Женщина уставилась на Таку холодным слепым взглядом и неожиданно расхохоталась. Хороший знак.
— А вы с ним пара или как?
Женщина, все еще улыбаясь, покачала головой:
— Или как.
— Вы хотя и не спрашивали меня, но я представлюсь: меня зовут Така Уэллетт.
Улыбка моментально исчезла.
«Ты только посмотри, Дейв, я снова облажалась. Вечно не могу вовремя остановиться...»
Но блондинка ответила:
— Лe... Лори.
— А, — Така подумала, что бы еще сказать. — Я не слишком рада нашей встрече, — наконец произнесла она, стараясь придать тону легкость.
— Да, — сказала Лори. — Со мной так часто случается.
ТРИГОНОМЕТРИЯ СПАСЕНИЯ
Это не поддается синтаксическому анализу, думал Лабин.
Середина июня на сорок четвертой параллели. Пятнадцать или двадцать минут после захода солнца, скажем, около пяти градусов планетарного вращения. Значит, высота затенения примерно тридцать три километра. Ракеты вошли в тень примерно за четыре или пять секунд до детонации, если верить свидетелю. Если взять семь километров в секунду, обычную скорость вхождения в плотные слои атмосферы, то реальная детонация произошла где-то на высоте пяти тысяч метров, а скорее всего, намного ниже.
Уэллетт говорила о взрыве в воздухе. Не об ударе, не об огненном шаре. О фейерверке. Так она сказала. И всегда в сумерках или после наступления темноты.
Солнце еще освещало восточную часть гряды, когда он прибыл к заднему входу заброшенной электростанции «Пенобскот Пауэре». «Вакита» и лазарет доктора еще недавно спасались в ее кишках; служебный туннель шел вдоль хребта огромного подземного пальца океана шириной в шестьдесят метров, а длиной в сотни раз больше, прорытого прямо в материковой породе. Когда его замышляли, то хотели создать копию лунного двигателя, который гонял прилив в заливе Фанди, но только в двухстах километрах от воды на суше. Теперь это была всего лишь огромная затопленная сливная труба, а также способ для скромной подлодки проскользнуть на берег незамеченной.
Ничего из этого, конечно же, не было заметно отсюда. Тут стоял опаленный забор из металлической сетки, висели покрытые сажей прямоугольники, когда-то вещавшие о «запретной зоне», и — в пятидесяти метрах по другую сторону, там, где скала поднималась из земли, — в стене утеса зияла пасть со сломанными зубами из арматуры и бетона. Одна створка ворот висела, поскрипывая от сухого ветра. Другая накренилась под углом, но все еще плотно сидела на петлях.
Лабин встал спиной к воротам. Поднял вверх руку, вспомнил, куда указывала доктор, и откорректировал угол.
Сюда.
Всего несколько градусов над горизонтом. Значит, Уэллетт видела объект либо далеко и высоко, либо, наоборот, низко и совсем рядом. Лабин припомнил, что атмосферные инверсии [27] сильнее всего во время сумерек или после наступления темноты. Обычно их плотность не превышала нескольких сотен метров, и они действовали подобно одеялу, удерживая высвобожденные частицы вблизи от земли.
Кен пошел на юг. То тут, то там все еще мерцали языки пламени, пожирая оставшиеся горючие материалы. Усиливался утренний бриз, дувший с берега. Он сулил понижение температуры и более чистый воздух, хотя повсюду еще носились облачка пепла. Лабин, откашлявшись, сплюнул белый сгусток мокроты и пошел дальше.
Доктор дала ему пояс для гранат. Маленькие аэрозольные снаряды при ходьбе колотили по бедрам. Ракетницу Кен держал в руке, рассеянно направлял на удобные цели: пни, сгоревшие кустарники и остатки заборов. Мишеней практически не осталось. Он представлял, что у оставшихся есть конечности и лица. Он представлял, как они кровоточат.
Конечно, свидетельница едва ли походила на живое GPS. Ее указания изобиловали ошибками; поправка на ветер была всего лишь еще одной незначительной погрешностью в череде более значимых. Но Лабин всегда подходил к делу систематически. Существовал веский шанс на то, что он находился в километре от координат звездопада. Кен несколько минут шел на восток, компенсируя влияние бриза. После этого зарядил ракетницу и выстрелил в небо.
Граната взлетела в воздух, как большое желтое яйцо, и взорвалась люминесцентным розовым облаком около двадцати метров в поперечнике.
Лабин наблюдал за тем, как оно рассеялось. Первые лохмотья полетели по ветру, облачко превратилось в овоид, из него тянулись изящные ленты цвета сахарной ваты. Спустя несколько секунд он начал рассеиваться по бокам, его частички стали инстинктивно вынюхивать воздух в поисках сокровища.
Против ветра они не шли. На такое надеяться слишком рано, особенно в начале игры.
Через сто метров он выстрелил следующую гранату, — эту по диагонали и против ветра; а третью — в ста метрах от первых двух — примерно замкнув равносторонний треугольник. Он шел, выписывая зигзаги по выжженному ландшафту, взбивая ногами пепел там, где еще день назад росли папоротники и кустарник, выбирая дорогу между бесчисленными утесами и трещинами. Однажды даже пришлось перепрыгнуть через выжженное русло, по дну которого все еще струился крошечный ручеек, питавшийся от какого-то таинственного источника там, куда еще не добрались огнеметы. Через примерно равные промежутки времени он отправлял вверх еще одно неказистое облако, наблюдал, как оно рассеивалось, и шел дальше.
Кен зарядил восьмую гранату, когда вдруг заметил, что седьмая повела себя как-то странно. После выстрела появилось круглое кучевое облачко, такое же, как и раньше. Однако оно быстро распалось на полосы и устремилось куда-то, словно подгоняемое ветром. И все было бы в порядке, если бы розовая вата потянулась вслед за бризом, а не против него.
И еще одно облако, более отдаленное и рассеянное, казалось, также решило нарушить правила. Они не текли, эти аэрозольные потоки, по крайней мере, не для человеческих глаз. Скорее, они дрейфовали против ветра, к какой-то общей точке, мимо которой Лабин уже прошел, расположенной примерно в тридцати градусах от его пути.
Облака теряли высоту.
Он устремился вслед за ними. Их частички нельзя было назвать даже отдаленно разумными, но они знали, что им нравится, и имели возможность добиться этого. Они были существами с развитым чувством обоняния, и более всего им нравился запах двух веществ. Во-первых, протеиновые сигнатуры, испускаемые широким набором военных биозолей; они выслеживали этот аромат, как акулы — кровь в воде, а когда находили амброзию, то сразу менялись химически. И именно этот запах, идущий от выполнивших миссию сородичей, фигурировал на втором месте. Классический пример биоусиливающего двойного удара. Часто следы жертвы были настолько слабы, что казались лишь шепотом пролетающим мимо частичкам. Но они закреплялись — ферменты цеплялись за субстрат — и достигали личной нирваны, — но это самое слияние гасило эмиссии, которые, в первую очередь, и служили приманкой. Вредное вещество помечали флагом, но тот был настолько мал, что млекопитающие его просто не замечали.