Кларк наконец понимает.
— Потому что они вас порвут, — шепчет она.
Роуэн качает головой.
— Потому что ученые уже ошибались прежде, и мы не рискуем положиться на их заверения. Потому что мы не смеем рисковать здоровьем родных. Потому что, возможно, мы все еще уязвимы для Бетагемота, и, оставшись наверху, погибли бы вместе со всеми ни за грош. А не потому, что наши люди обратились бы против нас. В такое мы никогда не верили. — Ее взгляд не колеблется. — Мы такие же, как все, понимаешь? Мы делали все, что могли, а ситуация просто... вышла из-под контроля. В это нужно верить. И мы все верим.
— Не все, — тихо признается Кларк.
— И все-таки...
— Пропади они пропадом. С какой стати мне поддерживать их самообман?
— Потому что, даже забив правду им в глотки, ты не помешаешь людям кусаться.
На губах у Кларк мелькает улыбка:
— Пусть попробуют. Кажется, ты забываешь, кто здесь главный, Пат.
— Я не за тебя беспокоюсь — за нас. Твои люди слишком резко реагируют. — Не услышав возражений, Роуэн продолжает: — На то, чтобы установить какое-никакое перемирие, ушло пять лет. Бетагемот разнесет его на тысячу осколков за одну ночь.
— И что ты предлагаешь?
— Думаю, рифтерам стоит некоторое время пожить вне «Атлантиды». Можно преподнести это как карантин.
Неизвестно, есть за стенами Бетагемот или нет, но, по крайней мере, мы не позволим ему проникнуть внутрь.
Кларк мотает головой:
—' Мое «племя» на такое дерьмо не купится.
— Все равно здесь почти никто из ваших не бывает, кроме тебя и Кена, — напоминает Роуэн. — А остальные... они не станут возражать против того, что прошло твое одобрение.
— Я об этом подумаю, — вздыхает Кларк. — Ничего не обещаю.
Уже повернувшись, чтобы уйти, она оглядывается.
— Алике встала?
— Нет. Ей еще пару часов спать. Но я знаю, что она хотела тебя видеть.
— Вот как, — скрывая разочарование, произносит Кларк.
— Я передам ей, что ты сожалела, — говорит Роуэн.
— Да, передай.
Есть о чем жалеть.
СХОДКА
Дочь Роуэн сидит на краю кровати, озаренной солнечным сиянием световой полоски на потолке. Она босиком, в трусиках и мешковатой футболке, на животе которой плавает бесконечными кругами анимированная рыба-топорик. Она дышит восстановленной смесью азота с кислородом и примесными газами. От настоящего воздуха эту смесь отличает только чрезвычайная чистота.
Рифтерша плавает в темноте, ее силуэт подсвечен слабым светом, сочащимся в иллюминаторы. На ней черная как нефть вторая кожа, которую по праву можно считать особой формой жизни — чудо термо- и осморегуляции. Она не дышит. Двух женщин разделяет стена, отгораживающая океан от воздуха, взрослую от подростка.
Переговариваются они через устройство, прикрепленное изнутри к иллюминатору в форме слезы — нашлепка размером с кулак передает колебания фуллеренового плексигласа акустическому приемнику.
— Ты говорила, что зайдешь, — говорит Аликс Роуэн. Проходя через перегородку, ее голос становится дребезжащим. — Я добралась до пятого уровня, столько бонусов собрала — жуть! Хотела тебе все показать. Запаслась шлемофоном и все такое.
— Извини, — жужжит в ответ Кларк. — Я заходила, но ты еще спала.
— Так зашла бы сейчас.
— Не могу. У меня всего пара минут. Тут кое-что случилось.
— Что такое?
— Один человек ранен, его вроде бы кто-то укусил, и мясники переполошились насчет инфекции.
— Какой инфекции? — спрашивает Аликс.
— Возможно, никакой. Но они хотят устроить карантин — просто на всякий случай. Насколько я понимаю, обратно меня так и так не пустят.
— Делают вид, будто от них что-то зависит, да? — усмехается Аликс, и линза иллюминатора забавно искажает ее лицо. — Знаешь, им очень, очень не нравится, что не они тут командуют. — И с удовольствием, которое, вероятно, относится скорее не к корпам, а ко взрослым вообще, она добавляет: — Пора им узнать, каково это.
— Меня это не радует, — неожиданно говорит Кларк.
— Переживут.
— Я не о том, — качает головой рифтерша. — Просто я... Господи, тебе же четырнадцать. Тебе не место внизу... я это к тому, что тебе бы сейчас наверху нежничать с каким-нибудь р-отборщиком...
— С мальчиками? — фыркает Аликс. — Это вряд ли.
— Ну, тогда с девочками. Так или иначе, тебе бы сейчас на волю, а не торчать здесь.
— Лучшего места для меня не найдешь, — просто отвечает Аликс.
Она смотрит в окно, за три сотни атмосфер сразу — подросток, на всю жизнь запертый в клетке холодного черного океана. Лени Кларк все бы отдала, чтобы ей было чем возразить.
— Мама об этом не хочет говорить, — помолчав, продолжает Аликс.
Кларк остается безмолвна.
— О том, что произошло между вами, когда я была маленькой. Люди болтают о всяком, когда ее нет рядом, так что я кое-что подслушала. Но мама молчит.
«Мама добрее, чем можно было ожидать».
— Вы были врагами, да?
Кларк качает головой — бессмысленный и невидимый в такой темноте жест.
— Аликс, мы просто ничего не знали друг о друге до самого конца. Твоя мама просто хотела предотвратить...
«...то, что все-таки случилось.
То, что я пыталась начать».
Речь — это так мало. Ей хочется вздохнуть. Заорать. Все это недоступно здесь, со сплющенными легкими и желудком, с накачанными жидкостью полостями тела. Она может только говорить — монотонная пародия на голос, жужжание насекомого.
— Это трудно объяснить, — равнодушно и бесстрастно передает вокодер. — Тут словом «враги» не отделаешься, понимаешь? Там было и другое, фауна в сети тоже делала свое дело...
— Это они ее выпустили, — упорствует Аликс. — Они это начали, а не ты.
Под «ними» она, конечно же, имеет в виду взрослых. Вечные противники, предатели, испортившие все, что возможно, для следующего поколения. И тут до Кларк доходит, что Аликс не причисляет ее к отвратительному заговору взрослых — что Лени Кларк, Мадонна Разрушения, каким-то образом приобрела в сознании этого ребенка статус почетной невинности.
Ей больно от этого незаслуженного отпущения грехов. В нем чудится нечто отталкивающее. Но ей не хватает духа поправить подружку. Она выдавливает из себя лишь бледную неуверенную поправку.
— Они не нарочно, детка. — Кларк грустно хмыкает — звук выходит, как от трения наждачной бумаги. — Никто-никто тогда не делал ничего нарочно, просто все так сложилось.