Алекс проснулся на рассвете. Сотов уже успел завесить зеркала в доме и зажечь свечи. Пожалуй, только он, кроме Алекса, ощутил себя сиротою. Но у Алекса оставались родители и молодость, у Семена Григорьевича – ни того, ни другого. В Нью-Йорке Сотов родни не имел. Обитали ли еще где-нибудь на земле у него близкие, не знал никто. Пожилой работник занимался хозяйством, едва сдерживая слезы.
– Отец вписал своей жизнью золотую страницу в американский бизнес… – звучал в гостиной прекрасный английский язык Дмитрия Ивановича. Слова отца плыли мимо Алекса. Утром он постоял возле усопшего, понимая, что видит уже не любимого человека, а лишь его оболочку. Иван Алексеевич возлежал в гробу с тем спокойно насмешливым выражением, которое не раз выказывал при жизни. Огромный мир забот и воспоминаний унес он с собой. Сколько с ним ушло знаний, сколько миров закончилось с его последним вздохом! Все вопросы, что Алекс не успел задать деду, теперь останутся без ответа.
В гостиной стихли. Алекс понял: члены семьи покончили со списком приглашенных и не знают, как перейти к следующему вопросу. Паузу нарушил мерный звон напольных часов, пробивших десять раз. С последним ударом Дмитрий Иванович поднялся с дивана, вышел в центр гостиной, с пафосом оглядел членов семейства и, скрестив руки на груди, торжественно изрек:
– Я настаиваю на том, чтобы папочку погребли на Арлингтонском холме. Он достоин упокоиться с лучшими людьми Соединенных Штатов.
Маргарет утвердительно кивнула, тетушка Элизабет и Кристин тоже. Кузина Берта и дедушка Уитни переглянулись. Супруги Кручински ждали, кто из них выскажется первым, чтобы иметь возможность поспорить. Но оба промолчали.
– Вижу, возражений нет. – Дмитрий Иванович облегченно вздохнул.
– Я возражаю, папа, – громко заявил Алекс. Все повернули головы к молодому человеку. В глазах отца выразилось недоумение, на лицах женщин испуг, и только Берта не могла скрыть детского любопытства. Ротик кузины раскрылся, она, не мигая, воззрилась на брата. – Дедушка вовсе не просил тащить его прах в Вашингтон. Он выразил желание быть похороненным здесь, в Нью-Джерси, на Свято-Владимирском погосте. И воля покойного должна быть исполнена, – пояснил свое возражение Алекс.
– Да, сынок, воля покойного свята. Но отец всегда был скромным человеком и просто постеснялся упомянуть Арлингтонский мемориал. А я считаю, мы вправе похоронить его рядом с президентами и героями. И разрешение Сената я надеюсь получить уже сегодня. Иван Алексеевич Слободски много сделал для Америки.
– Я высказал свое мнение, папа.
– Это твое право, мой мальчик, но я как сын и наследник способен решить этот вопрос самостоятельно. – И Дмитрий Иванович гордо отвернулся.
Маленький, похожей на птичку семейный адвокат Стэн Моусли, до сих пор скромно помалкивающий в уголке, неожиданно встал, вышел вперед и, ни на кого не глядя, вступил в спор. Говорил он тихо, почти шепотом, но в звенящей тишине гостиной любой звук казался громким:
– Сегодня не время заниматься юридическими вопросами, но разногласия среди родственников усопшего вынуждают меня отступить от протокола. Должен вас уведомить, мистер Слободски, своим душеприказчиком Иван Алексеевич назначил внука, которому еще при жизни передал руководство компанией и которого сделал наследником всего состояния. Кстати, дом, где мы имеем честь собраться, также принадлежит ему. Поэтому решающий голос остается за господином Алексом.
Дмитрий Иванович сначала не понял, о чем толкует адвокат, и от волнения перешел на русский:
– Алекс, это правда?
– Да, отец. Дедушка вызвал меня телеграммой перед смертью и сообщил свое решение.
– Но ты не можешь, минуя отца, вступить в наследство.
– Я не вступал в наследство, а по наказу дедушки согласился возглавить компанию.
– Почему же ты мне ничего не сказал?
– Когда? Мы увиделись у постели умершего. Согласись, деловые разговоры в такой момент неуместны.
Дмитрий Иванович прикусил губу, его ресницы дрогнули, он быстро заморгал и выбежал из комнаты. Маргарет последовала за мужем. Дедушка Уитни остался сидеть, не меняя выражения лица. Обе тетушки вскочили со стульев, но собачка на коленях старика злобно зарычала, и они снова присели. Супруги Кручински презрительно переглянулись, повернувшись спинами друг к другу. Одна Берта не смогла сдержать восторженного возгласа. Она бросилась к Алексу, повисла на нем и чмокнула в щеку. Болонка пронзительно залаяла.
– Берта, веди себя подобающим образом. В доме покойник, – напомнил мистер Уитни, успокаивая собачку. Берта смущенно вернулась на место:
– Прости, дедушка.
– Ничего, моя дорогая, – кивнул тот и обратился к Алексу: – Прими мое поздравление, внук. Я одобряю решение покойного. Иван был умным человеком, и, надеюсь, ты оправдаешь его доверие.
– Постараюсь, дедушка.
– Да уж, постарайся, мой дорогой. А если тебе понадобится совет старого ирландца, располагай мною. Кстати, на Свято-Владимирском кладбище у Ивана будут достойные соседи. Мне думается, лежать рядом с генералом Деникиным вовсе не зазорно…
Алекс не успел ему ответить: в комнату вернулась Маргарет.
– Я вынуждена извиниться за супруга. Димитрию стало нехорошо, и он едет домой. Сынок, все так неожиданно, прости отца.
Алекс выбежал из комнаты и нагнал родителя в холле. Рядом хлопотал Сотов.
– Папа, я же не нарочно…
– Как он мог так со мною поступить?! – воскликнул Дмитрий Иванович и зарыдал. – Проводите меня к машине.
– Да, папа. – Алекс взял отца под одну руку, Георгий Семенович – под другую.
Усаживаясь в автомобиль, Дмитрий Иванович вытер глаза платком и всхлипнул:
– Надеюсь, сынок, ты не заставишь нас с мамой на старости лет ходить с протянутой рукой?
«Чтобы этого не случилось, дедушка и передал дела мне», – подумал Алекс. И, заверив отца, что терпеть нужду им с матерью не придется, захлопнул дверцу лимузина.
Возвратясь в дом, он на лестнице встретил калифорнийскую чету.
– Ты отвратительно вел себя на церемонии, – выговаривала мужу миссис Кручински.
– Я же молчал, бессовестная! – гневно возразил он.
– Но как мерзко ты молчал! – И она обратилась за поддержкой к Алексу: – Ты заметил, мой мальчик, с каким идиотским выражением сидел мой осел?
– Тетушка Элеонора, постарайтесь хоть в этот скорбный день заключить перемирие в этой нескончаемой войне.
– Война? Разве можно с этим идиотом воевать? Я его просто презираю, – ответила пожилая дама и гордо удалилась.
Москва. Кремль. 1939 год. Декабрь
Никто не ожидал, что зима тридцать девятого года окажется настолько лютой. Командованию РККА, планировавшему финскую кампанию дней на семь – двенадцать, сюрпризы погоды стоили немало крови. Климент Ефремович Ворошилов, накрепко застрявший у линии барона Маннергейма, одну за другой слал в Ставку телеграммы. Маршал требовал, помимо боеприпасов, пополнение живой силы, теплых вещей для бойцов, утепленных палаток для полевых госпиталей, а еще – водки.