Я лег с ним рядом, Тристан пристроился с другого бока. Моя плоть еще оставалась напряженной, но я решил оставить это до утра, сохранив свою неудовлетворенность до завтрашнего витка мучений. Было чудесно просто лежать рядом с Лексиусом, целовать его в шею.
— Не плачь ты так, Лексиус, — утешил я. — Сам же знаешь, что тебе именно это нужно, что ты сам этого хотел.
Тристан протянул руку ему между ног, потрогал мягкую покраснелую кожу под анусом.
— Что верно, то верно, господин, — подтвердил принц. — И долго ты по этому томился?
Некоторое время Лексиус никак не отвечал. Потом протянул руку, скользнув ею вокруг моей груди и притянув меня к себе теснее. Точно так же привлек к себе Тристана.
— Мне страшно, — прошептал он наконец. — Мне невыносимо страшно!
— Не бойся, — утешил его я. — Ведь у тебя есть мы, готовые тебя учить и пестовать. И при любой возможности мы будем это проделывать с большой любовью и охотой.
И мы вдвоем принялись целовать и ласкать Лексиуса, пока он окончательно не затих. Успокоившись, туземец перевернулся. Я вытер ему слезы.
— Я ведь столько всего предполагаю с тобой проделать, — мечтательно произнес я. — Столькому рассчитываю тебя научить…
Лексиус кивнул и, опустив глаза, тихо спросил:
— Скажи, ты… любишь ли ты меня?
Когда он поднял на меня взгляд, его большие глаза ярко блестели.
Конечно же, я хотел ответить ему утвердительно, но слова словно застряли у меня в горле. Я глядел на Лексиуса, даже открыл рот, чтобы сказать все, что я хотел ему открыть, но так ничего не смог изречь.
Наконец я услышал собственный невозмутимый, холодный голос:
— Да, Лексиус, я люблю тебя.
Что-то промелькнуло между нами в этот момент — нечто незаметное, но сильное, нерушимо связавшее нас воедино. И теперь, снова поцеловав Лексиуса, я почувствовал, что полностью овладел им. И для меня уже не существовало ни Тристана, ни этого дворца, ни нашего далекого повелителя, великого султана.
Я в смущении отодвинулся от Лексиуса. Теперь уже я был не на шутку перепуган.
Лицо же Тристана оставалось спокойным и слегка задумчивым.
Прошло долгое, томительное мгновение.
— Такая вот ирония жизни, — нарушил тишину Лексиус.
— Да нет, ничего тут такого нет, — возразил я. — При дворе нашей королевы есть немало высоких вельмож, которые добровольно отдаются в рабство. Это происходит…
— Нет, я вовсе не это имею в виду, — пожал плечами управляющий. — Вовсе не то, что я бы с легкостью подчинился чужой воле. Вся ирония заключается в вас — в том, что именно вас султан выбрал для своих утех. Он распорядился, чтобы завтра вас привели в сад снова увеселять его играми. Вы будете бегать на четвереньках за шариком и приносить добычу к его ногам. Он собирается стравливать вас двоих в разных игрищах на потеху себе и своим приближенным. Прежде он еще ни разу не выбирал для своих забав моих рабов. А теперь, выходит, он выбрал вас, а вы выбрали меня. Вот в этом-то и ирония.
Я тряхнул головой, невольно усмехнулся:
— Снова нас выбрал, ну поди ж ты!
Мы с Тристаном многозначительно переглянулись.
— Наверное, нам следует отдохнуть перед завтрашними игрищами, господин? — спросил принц.
— Разумеется, — ответил Лексиус и сел на постели. Снова поцеловал нас обоих. — Услаждайте как можете султана и старайтесь не свирепствовать со мной.
Туземец встал, надел халат, спокойно подпоясался. Я поспешно подал ему туфли, надел на ноги. Лексиус невозмутимо выждал, пока я закончу, потом протянул мне гребень. Поднявшись на ноги, я принялся его причесывать, хлопотливо кружа вокруг него, и ощущение обладания, полноправного владения им переросло во мне в этакую благоговейную гордость собственника.
— Ты мой! — шепнул я ему.
— Верно, — ответил Лексиус. — А теперь вас с Тристаном привяжут в саду к крестам, чтобы вы могли поспать.
Я вздрогнул, явно покраснев и переменившись в лице. Тристан лишь улыбнулся, скромно опустив глаза.
— Насчет рассвета можете не беспокоиться, — невозмутимо продолжал управляющий, — плотные повязки солнце не пропустят. Так что в мире и покое будете наслаждаться утренним пением птиц.
Я не сразу оправился от шока:
— Такова твоя месть?
— Нисколько, — простодушно ответил Лексиус, взглянув мне в глаза. — Это распоряжение султана. И кстати, вскоре он проснется и, возможно, пожелает выйти в сад.
— Тогда я кое в чем тебе признаюсь, — проговорил я, проглотив застрявший в горле комок. — Мне очень нравятся эти ваши кресты!
— Тогда почему же ты давеча всячески провоцировал меня, когда я хотел тебя привязать? Сдается мне, ты готов был на все, лишь бы там не оказаться.
В ответ я пожал плечами:
— Просто вчера я не устал. А вот сегодня устал изрядно. Кресты для отдыха — то что надо, — бодро заявил я, чувствуя, как лицо предательски полыхает.
— Один вид креста заставляет тебя трястись от страха, и ты это прекрасно знаешь, — произнес Лексиус ледяным властным голосом. Недавней робости и пугливого рабского трепета в нем как не бывало.
— Точно, — сказал я, отдавая ему гребень. — Думаю, именно за это я их и люблю.
Все ж таки, когда мы добрались до дверей, выходящих в сад, моя отвага начала понемногу мне отказывать. Столь скоропалительный переход от господина к рабу привел меня в состояние некоторой эйфории и оставил незнакомую прежде, странную душевную муку, которой я не мог дать какое-то определение и никак не мог в себе погасить.
Пока мы с Тристаном на четвереньках двигались по дворцовому коридору, я ощущал свою крайнюю уязвимость, неодолимую потребность хотя бы на мгновение прижаться к Лексиусу, найти безопасное убежище в его объятиях. Но было бы глупо просить его об этом! Он снова был моим господином и повелителем, и, какое бы смущение сейчас ни царило в его душе, теперь она была от меня надежно заперта.
И все же, плывя вслед за мной в своей обычной грациозной манере, он как-то подозрительно, однако, приволакивал ноги.
Добравшись до арочного проема, Лексиус замедлил шаг, окинув взглядом этот маленький рай деревьев и цветов, скользнул глазами по невольникам, уже привязанным на крестах точно так же, как и мы скоро будем с Тристаном.
«В любой момент он позовет своих грумов, — с тоской подумал я, — и дело будет сделано».
Однако Лексиус просто застыл неподвижно в дверях. Наконец я заметил, что они с Тристаном напряженно вглядываются в садовую дорожку, по которой к нам стремительно приближаются четверо плотно закутанных в халаты эмиров. Белые куфии, обычно развевающиеся, теперь были намотаны на лицо, словно в этом укрытом со всех сторон дворцовом садике господам требовалось прятать лица от раздуваемого ветром песка.