Ованесян удивленно посмотрел на Веру. Он ее никогда не уволит. Восточный своенравный характер мешал ему признаться, что он влюблен в эту женщину.
Вера уже не получала удовольствия от поездок в переполненном метро, привыкла к получаемым деньгам, а умывалась и принимала душ исключительно водой горячей – умывания холодной водой приводили к бронхиту.
Вечерами она листала английский словарь, почитывала дешевые английские книжки и очень боялась вспомнить, что с ней было три года назад.
А воспоминания лезли со всех сторон, ночью невозможно было заснуть: перед глазами перелистывались самые отвратительные моменты ее бродяжьей жизни. Тогда она не запоминала гадости, поскольку у нее имелась цель: уйти с площади Павелецкого вокзала, а это можно было сделать, только «выключив» эмоции, – не ужасаясь происходящему, не жалея себя и не хороня. Теперь же мысль о разрушенной жизни затмевала гордость собой, собственным мужеством и силой воли. Иными словами, тогда она воевала против всего мира и ей некогда было болеть, сейчас она закончила бои и плакала, подсчитывая потери.
Чтобы удержаться на плаву, Вера подводила итоги этих трех лет. Но едва начав, тут же бросала свое занятие: итоги казались ничтожными, поскольку будущее представлялось беспросветным. Квартиры у нее не было и быть уже не могло – на честные заработки в Москве, да и в другом городе, ничего купить нельзя. Замуж она не вышла и вряд ли выйдет. Детей у нее не было и точно никогда не будет. То, что память убрала в дальний ящик, в эти более-менее спокойные дни выплывало наружу – Веру мучили кошмарные воспоминания о том, как через месяц после начала ее скитаний ее изнасиловали два урода. Она кричала, звала на помощь, но никто не выглянул из окон дома на углу площади Павелецкого вокзала, а двор, где это происходило, был темный, непроходной, страшный. Покойный Борис нашел Веру лежащей на куче срезанных веток, всю опухшую, в синяках. Он сбегал в автобус к девчонкам-благотворительницам, принес еду, кипяток, дал выпить водки. Судя по всему, это были пришлые нелюди, потому что, как Вера ни старалась, найти их на площади у вокзала не смогла. Борис никогда об этом с ней не заговаривал, но старался всегда держаться поближе, не давая оставаться одной.
«Борис был родным человеком!» – Вера сейчас думала о нем как о близком друге, которого потеряла, а до этого знала чуть ли не всю жизнь. На самом же деле о себе Борис рассказывал не очень много. Пытаясь разговорить его, Вера тем самым хотела отблагодарить за помощь и деликатность. Воспоминания о работе в «Союзмультфильме», творческих проблемах, небольшой персональной выставке в секции московских художников самому Борису казались уже почти враньем, но на какое-то мгновение помогали забыть реальность. Вера же надеялась, что воспоминания о прошлой, тяжелой, но нормальной жизни заставят его поверить в себя и воспользоваться каким-то счастливым случаем, чтобы вырваться из бродяжничества.
– Тебе надо найти работу, – Вера, отнимая стакан у Бориса, повторяла это раз за разом.
– Работы не будет, пока дома не будет, а дома не будет, пока работа не появится.
Борис отнимал пластиковую бутылку, куда они сливали все спиртное, которое удавалось добыть, и аккуратно опять разливал его по белым стаканчикам.
Из квартиры Бориса выгнала жена. История была некрасивой, почти дурно пахнущей. В семье Марианны, корректора большого издательства, женщины красивой, образованной и воспитанной, всегда считали, что Борис ей не пара.
– Ты корректурой должна заниматься, с твоим-то образованием?!
Марианна действительно уволилась из министерства, поскольку сын Толя часто болел, бабушка была работающей, а Борис, глава семейства, срочно доделывал к какому-то фестивалю мультфильм. Приходил он в эти дни поздно, уставший, с красными глазами. Тогда он не пил, но курил много. Борис обещал Марианне, что, как только на студии закончат эту работу, она устроится в любое место, которое выберет. Деньги он получит хорошие, надо лишь потерпеть. Марианна терпела до тех пор, пока одна «славная» душа не позвонила к ним домой и не сообщила, что ее муж Борис и автор сдаваемого в прокат мультипликационного шедевра состоят в противоестественной связи. Мол, почему, вы думаете, он так долго по ночам сидит в студии? Такой же звонок поступил и теще. Все благородное семейство долго рыдало, кричало, сопоставляло и подтасовывало факты, не слушая самого виновника скандала. Марианна по совету отца и матери сменила в квартире замки и выгнала Бориса. Родители больше слышать не хотели о зяте. «Я квартиру выбивал вам! Чего мне это стоило?!» – Отец Марианны стоял посреди комнаты, красный, как рак, и орал на дочь. Словно она была в чем-то виновата. А мать даже и не скрывала того, что упрямство дочери довело семью до такого позора:
– Если бы вышла за Даниила – жила б в Америке, имела бы кучу детей и ни о чем не думала.
Даниил был сейчас надеждой американской физико-химической мысли. Марианна терпеть его не могла за толстые очки и глухоту к чужим чувствам. «Он живет ради науки, зачем я ему нужна?!» – сказала Марианна после смотрин, которые устроили родители молодых. Марианна уже очень жалела, что не разобралась в ситуации сама, а позвала на помощь отца с матерью. «Может, действительно все это ложь?» Ничего плохого об их с Борисом жизни она сказать не могла. Да, не было денег, но их не было ни у кого из знакомых и друзей. Кроме Богодских. Семен Богодский был начальником производства крупной частной полиграфической фирмы. Борис любил возиться с сыном, читал ему и учил рисовать. С Марианной они по вечерам вели долгие разговоры о хорошем будущем, когда наконец все в стране успокоится и появится возможность строить планы не на завтрашний день, а хотя бы на полгода вперед. Муж всегда чувствовал, когда Марианне плохо – тогда он бросал все дела, даже самые необходимые, брал какую-нибудь книжку и подсаживался к ней. Он читал, она молчала, и в те минуты они были самой крепкой семьей, в которой понимающее присутствие друг друга становилось надежной крепостной стеной. Марианна после всех скандалов хотела поговорить с Борисом. Она приехала на Новослободскую, долго пряталась в большой арке дома напротив. Но Бориса не увидела. Позвонив в «Союзмультфильм», она узнала, что муж там больше не работает.
Борис сначала жил на студии, в столярке. Потом у друга в Зайцеве, затем где придется. Борис, по мягкости своей натуры, не в состоянии был выяснять отношения и добиваться правды, а только потихоньку спивался. Выпив много водки, он начинал рассказывать о сволочах и сыне. Вскоре Бориса уволили, истрепав нервы подлыми разговорами за спиной и в глаза. Авторами этой замечательной «шутки» оказались одинокая и иногда выпивающая ассистентка звукооператора с подругой и лоботрясом любовником – помощником электрика. Беда заключалась в том, что сам режиссер проекта действительно был нетрадиционной сексуальной ориентации, о чем знали почти все на студии, а потому версия выглядела правдоподобной. Тем более что график работы обоих мужчин был ненормированным и совпадал по времени. К тому же все знали либеральность взглядов Бориса и помнили его жаркие споры с членами коллектива о необходимой толерантности в вопросах секса. Знал бы Борис, чем может закончиться его любовь к академическим рассуждениям. Честный, порядочный и не очень волевой, он, оставшись без поддержки семьи, без дома и работы, не сумевший доказать свою непричастность к дурному вымыслу, быстро спился. После той истории с Верой Борис на какое-то время протрезвел: забота о другом, более слабом, требовала этого. Потихоньку они сблизились, стали строить планы. Далекие от реальности, но все же очень обнадеживающие. Вера привязалась к Борису. Его нелепая смерть стала для нее ударом, но она выдержала и, озлобившись на жестокость жизни, решила во что бы то ни стало выбраться из этой ямы…