– Слаб еще, нельзя, прогулки неспешные. И я вас умоляю, не простудите его на этих ваших бегах.
Ноябрь прошел, декабрь был холодный, но без снега. Заезды начинались еще засветло, заканчивались в лучах бело-голубых прожекторов. Они с Пашкой пили из термоса горячий чай с молоком, жевали покупные чебуреки, пытались понять, кто фаворит и что бы было, если бы они поставили деньги на «вот эту симпатичную лошадку».
– Это не «симпатичная лошадка», – Пашка терпеливо пояснял Светлане, – это гроза Самарского ипподрома. Победитель прошлого сезона. Но это не основание делать ставки именно на нее. Насколько я понимаю, при ставках надо учитывать многое. Основное – это форма лошадей.
– Это ее параметры и физическая подготовка?
– Вовсе нет, это, во-первых, ее результаты за прошлый период соревнований. Но и это еще не все – лошадь могла быть первой во всех соревнованиях всего сезона, но, если ты не будешь знать, в каких условиях она бежала, ты можешь поставить на нее и проиграть.
– Это как?
– Например, мы знаем, что лошадь побеждала на сухом треке и вес жокея был маленький, а сегодня идет дождь или снег, жокей весит на два килограмма больше. Можно предположить, что лошадка, выбранная тобой, проиграет этот заезд.
– Откуда ты это знаешь?
– Дядя Семен рассказал.
Дядя Семен, завсегдатай бегов, с которым почтительно здоровались солидные, хорошо одетые люди, проводил около них много времени. Пашка, не боясь показаться дилетантом, любил задавать множество вопросов и тем самым умел расположить к себе людей.
– Твой муж – толковый, деньги себе сделает здесь, – дядя Семен одобрительно кивнул головой, а Светлана, собравшаяся вдруг возразить, осеклась. «Некрасиво выйдет, будто я стесняюсь быть его женой!» – подумала она и только шутливо подтолкнула локтем Пашку. Потом она обвела взглядом ипподром. На дальней дорожке, словно игрушечные, бежали лошадки, монотонный шум толпы усиливался с каждым новым кругом, но сквозь него все равно был слышен город. Вот загудел тепловоз, уводящий состав от Белорусского вокзала, вот прозвучала сирена «Скорой помощи», мчавшейся в Боткинскую, но вот прозвучал гонг, и ипподром задвигался, зашумел уже иначе. «Как странно, этот кусочек города вобрал в себя все, что есть в жизни любого человека: азарт, страсть, удача и неудача, дорога – расставания и встречи, больница – боль, радость выздоровления и боль утраты. Вся жизнь в одном квартале огромного города». Она хотела об этом сказать Пашке, но передумала, побоялась, что он только ухмыльнется в ответ на ее сентиментальность.
Возвращение в больницу Пашка оттягивал, как Светлана оттягивала возвращение в свой пустой дом.
– Пойдем кружок сделаем, – предлагал Пашка, и они шли мимо Дворца юных пионеров, рассматривали освещенные фасадные украшения, которые превращали спортивное сооружение в замковую стену, сворачивали в Боткинский проезд, шли по бульварчику. Светлана искоса посматривала на Пашку и думала, что ума у этой его жены кот наплакал. «И чего это она?! Чего ей не хватало?! Он такой надежный, такой… такой…» Какой он, определить она не могла. В его присутствии мир казался прочным и стабильным. Он умел договориться с окружающей средой и обстоятельствами, не нанося ущерб собственной репутации, достоинству и принципам. Он чем-то напоминал ей Нащокина в первые годы их знакомства, с той лишь разницей, что Пашка был моложе, а потому в нем сильно чувствовалось любопытство к жизни. Находясь рядом с ним, Светлана вдруг ощущала легкость – все, что ей казалось невероятно сложным и запутанным, становилось до смешного обычным. Ей, прошедшей и не до конца еще выпутавшейся из пут страха и подозрений, это слово – «обычное» – было самым желанным. «Это обычный конфликт интересов», – бросал Пашка по поводу своих деловых проблем, которые могли грозить банкротством. Произнося это веселым тоном, он спокойно брался за решение проблемы, ни на минуту не теряя веселого присутствия духа. «Это обычная аллергия», – точно так же реагировал он на собственную сыпь, которая врачей волновала больше, чем его самого. «Это обычный невроз, который переживают после супружеской измены и развода не одна сотня женщин!» – отважилась наконец подумать Светлана о том, что происходило с ней в последнее время. У больничных ворот они иногда прощались, но чаще всего она провожала Пашку до палаты, где медперсонал ей разрешал немного посидеть. Светлане не хотелось уходить – ей нравился запах больничного ужина, нравилось пить чай с Пашкой, смотреть телевизор и обсуждать новости, ей нравились его соседи по отделению – которые, увидев Светлану, деликатно откланивались:
– Павел Степанович, ничего срочного, позже подойду.
Заходила медсестра с лицом хозяйки палаты и владелицы тела, которое именуют «Павел Соколов».
– Капельницу ставим, – она по-свойски, не стесняясь Светланы, задавала вопросы, устанавливала свои медицинские штуки и, сделав строгое лицо, напоминала: – Долго не задерживайтесь, вам и так главврач идет навстречу.
– Да, я сейчас уйду, – Светлана делала движение, но Пашка останавливал ее.
Уезжала она, когда уже понимала, что Соколов хочет спать, но перед тем, как уйти, они составляли планы на следующий день.
– Ты завтра не спеши, с утра процедуры будут, потом обход врачебный, потом я буду ругаться со своими оглоедами, – Пашка уже не чаял выписаться и навести порядок в своих делах, – но вечером обязательно, только не в ночь, как вчера, а пораньше.
Светлане было приятно, что ее присутствие ему необходимо.
– Я после обеда приеду, у меня еще в типографии дела.
Дома она опять готовила вкусности, выбирала ему книжку для чтения и засыпала с мыслью о завтрашнем дне. Пашка Соколов теперь занял все ее время. Она хорошо помнила, что именно он оказывался с ней рядом в непростые времена, и пыталась в полной мере отдать дружеский долг. Она видела, что развод, о котором он так весело рассказывал, все же оставил след.
– Видишь ли, вопрос, иметь ли семью, у меня никогда не стоял. Мне всегда надо было что-то строить, в том смысле, что создавать.
Светлана кивала, подтверждая, что создать семью – это не мыльный пузырь выдуть.
– Я думаю, что эта способность в генах заложена. Либо – не заложена. Вот почему-то одни совершенно спокойно мирятся с некоторыми неудобствами совместной жизни…
– Они не мирятся, – перебил ее Пашка, – ведь сама понимаешь, долго мириться не получится. Пар вырвется из-под крышки. Нет, тут другое. Они просто получают удовольствие от разнообразия жизни. Вот я, например, всегда обожал на лодках сплавляться, сама знаешь, еще со школы. Но жене больше нравилось ездить в отпуск в южные страны и вести «тюлений» образ жизни. Ты знаешь, я не спорил ни минуты. Я просто и в жарких странах себе дело по душе нашел. Видишь ли, не люблю пафос, но должен признаться, что главное в супружестве – это почувствовать другого. Без этого – никак. А почувствовать – это значит и согласиться, и принять, и оправдать. Без оправдания недостатков твоей половины тоже ничего не выйдет.
– Ты молодец, – искренне похвалила его Светлана, подумав о том, что у них с Нащокиным случилось именно так. «Наверно, поэтому мы так хорошо и жили», – подумала она и стала прощаться. На улице уже был поздний вечер с хрустящими лужами и поседевшим от мороза асфальтом. Она покидала больницу с сожалением, ей казалось, что этот освещенный корпус, живущий по отличным от всего города законам, является оплотом спокойствия, и при этом она как-то забывала, что здесь лежат больные, страдающие люди. Любой психотерапевт, если бы она к нему обратилась, сказал бы ей, что это чувство не более чем проявление того самого невроза, который отступил перед необходимостью помочь Пашке. Что она на самом деле приютилась около больничной постели Соколова, заполняя все свое время хлопотами о нем. Любой другой человек посоветовал бы ей задуматься, что она будет делать дальше. Свой дом она сейчас рассматривала не иначе как что-то временное, а центр ее жизни был там, где лежит Пашка. Светлана не спешила сесть в машину, она доходила до Ленинградского проспекта, переходила на противоположную сторону и шла в сторону метро «Динамо». Самое удивительное, что во время этих прогулок она вспоминала школу. Как Пашка открывал рывком дверь в класс и с порога, точным движением метал свой портфель прямо на парту. Пашка имел обыкновение сидеть в самом начале ряда, напротив учителя. Эта близость никак не мешала его активности. Реплики, шутки, вечно повернутая голова в сторону класса и спина, которую приходилось лицезреть преподавателю, – все это сходило ему с рук, поскольку учился он все-таки хорошо и был безумно обаятелен. Светлана вдруг вспомнила восьмой класс, первые экзамены. В тот год Москва была засыпана нарциссами. Обычные, мелкие, с желтовато-красными серединками, одуряюще пахнущие, они продавались на каждом перекрестке, у каждого метро. Бабки, которые ими торговали, связывали их в тугие пучки, заворачивали в старую газетку, стебли цветов сочились влагой, и от букета пахло всем сразу – влагой, типографской краской и собственно ароматом. Светлана покупала эти букетики каждый раз, когда возвращалась с экзаменационных консультаций.