Я пересел, стук камней разносился по всему лесу. Если костер не разгорится до того, как нас услышат волки… или медведи… или еще какая-нибудь лесная зверюга…
Из пучка мха, что лежит совсем в сторонке, показалась тонкая белесая струйка. Я поспешно перенес ее в приготовленную кучу, раздул искорку, обложил берестой, подул еще, нежно-нежно, ибо огонь как любовь: слабый ветер раздувает в пламя, а сильный гасит…
Гендельсон закончил молитву, как раз когда костер полыхал вовсю. Я подбросил сухих веток, на остальные сел, чтобы не простудить задницу.
— Бог дал спасение, — сказал он значительно, — бог дал огонь в ночи….
Я подул на разбитый в кровь палец. Хрен бы он дал, если бы я не лупил столько. Бог дает тем, кто дерется за свое, а лодыри да убогие только в молитвах счастливы.
— Надо понять, где мы, — сказал я.
Он посмотрел по сторонам.
— Мы в лесу, — сказал он важно.
— Да? — спросил я. — Как же я не заметил… Значит, надо понять, куда нас занесло. Пока они дрались, черный ангел теснил белого… и нас вместе с ним куда-то на запад… По крайней мере мне так чудилось. Или мерещилось, не уверен. Все-таки, наверное, чудилось. Но куда-то занесло… Обидно, мы уже были почти над Кернелем!.. Или в его окрестностях.
Огонь красиво и зловеще подсвечивал металл снизу. После того как был потерян плащ и перья со шлема, неприкрытое железо доспехов блестит во всей мужественмой красе. Но сам Гендельсон выглядит, как толстая элая жаба в панцире.
Я поглядывал на него краем глаза. Странное чувство превосходства закрадывалось в душу. Это его мир, но я, дитя асфальта, все же умею и могу больше. Конечно, я изнежен хорошей пищей, мягкой постелью, но все равно я даже в диких условиях умею больше.
Гендельсон привалился спиной к дереву. Тяжелы веки медленно сползали, закрывая маленькие глазки. Он вздрагивал, старался выглядеть бодро, но эти пол часа ходьбы по ночному лесу, похоже, вычерпали его силы до самого дна.
— Советую заснуть, — сказал я холодно.
— Но… — прохрипел он, — нужна стража…
— Не вам же, бла-а-а-гародному, — сказал я, — еще и ура-а-а-ажденному, заботиться о таких мелочах. Я посижу, посмотрю за огнем.
— Но я…
Он захрапел, не договорив. Нижняя челюсть отвисла, жирная рожа перекосилась. Толстые губы плямкнули, дунули, словно сгонял муху. Я некоторое время смотрел с отвращением, в воображении пронеслись вереницей картины, как засовываю в эти железные доспехи горящий уголек, мол, из костра им выстрелило или же из-за спины гаркну: «Беги!», чтобы он сослепа сонный в костер… либо башкой со всей дури вон в тот ствол…
Когда подбрасывал сухие сучья, пламя сразу же оживало, освещенный круг с усилием отодвигал тьму, как цепь омоновцев оттесняет разгневанных демонстрантов, но там, в черноте лесного космоса, чудится xpycт веток, осторожные шаги, иногда над головой шелестят невидимые крылья. А может, и не крылья, а просто ночной ветерок шевелит ветви.
Тепло начало проникать в тело. Я ощутил, как расслабляются все мышцы, тело расплывается, как у медузы, веки потяжелели. В темноте блеснули две желтые точки, я не обратил внимания, потом точки приблизились, уже не точки, а желтые огоньки. Похожи на волчьи глаза, только покрупнее, покрупнее…
Дрожь прошла по телу, сон выдуло, как под лопастями мощного вентилятора. Я судорожно пошарил на поясе, молот здесь, только передвинул вместе с поясом взад я хоть и не танцор вовсе, но мешает.
Желтые глаза словно бы стали ярче. Дрожь пробежала по телу, на меня смотрят неотрывно, злобно, точным прицеливающимся взглядом. Сердце начало колотиться чаще, уже чуть не выпрыгивает. Гендельсон спит, мерзко перекосив рожу, толстые губы скривились, блестит слюна. Сейчас потечет целая река…
Я осторожно снял с пояса молот. Рукоять сразу стала нагреваться. Мне почудилось, что молот даже задвигался от удовольствия, вот щас его метнут, вот щас покажет свою силушку…
— Жди, — сказал я тихо, — звери любого огня боятся… Не подойдут!
Желтые глаза стали крупнее. И… самое жуткое, не сводя с меня немигающего взгляда, начали раздвигаться в стороны. Дрожа, я вскрикнул и поспешно метнул молот. Глазами держал темное место как раз между глазами, самое убойное место…
Молот унесся с хлопаньем шумно взлетающей утки. В темноте послышался глухой удар, треск. Желтые глаза исчезли. Сверху посыпались листья, сорвался крупный сук и больно ударил по плечу. Потом там же в темноте раздался жуткий треск ломаемого дерева.
Я застыл в ужасе, не зная, куда метнуться. Шум усиливался, к нему добавился треск других деревьев, потом послышался тяжелый удар, словно ночной великан ударил по земле исполинской дубиной. Под ногами подпрыгнуло, и все затихло.
Гендельсон проснулся, сидел бледный, мотал головой, на морде все еще сонная одурь.
— Что?.. Где?.. Когда?
— Не та передача, — огрызнулся я.
— Что?
— Сидите, ваша милость, — ответил я саркастически. — Посторожите, чтобы никто костер не загасил. Без него нас и жабы забодают.
— Жабы?
— Да, жабы. Бывают — рогатые.
Темнота приняла меня только на миг, через пару шагов глаза притерпелись к лунному свету. Я осторожно двинулся вперед — нож в одной руке, молот в другой, осталось только зубы выставить и рычать угрожающе, чтоб боялись: человек идет, разбегайтесь!
Еще три осторожных шага, передо мной свежесломанное дерево. Вот след от молота, вмяло так, что спрессовало древесину на глубину трех ладоней. Дерево не выдержало такого… надпила, сломилось под собственным весом. Хорошо, не рухнуло в нашу сторону, хотя могло бы. Наверное, на ту сторону перетянули ветки.
Я походил вокруг, присматриваясь, где же зверь, которого я так в лоб, неужели промахнулся, этого быть не может, ибо молот, как ракета с самонаводящимся устройством, вильнет за целью, если та скакнет в сторону, вбок или взад…
Ноги мои застыли. Прямо из черноты на меня смотрят желтые глаза. Немигающие, беспощадные. Всего в двух-трех шагах — я даже не успею замахнуться молотом. Я поспешно выставил перед собой нож, да напорется зверюга на узкое лезвие сама… Холод побежал по всему телу. Желтые глаза следят за мной и с другой стороны. Они же и спереди. И сзади.
Тело мое от ужаса превращалось в лед. Ближайшие глаза раздвинулись, поползли в разные стороны. Притерпевшееся к слабому свету зрение различило серую кору массивного дерева. Два светляка медленно расползались, явно после брачных ритуалов. Другие еще раздумывают, кое-кто колупирует самку, их свет интенсивнее, чем у других…
Ноги мои едва не подломились. Я всхлипнул, кости моего скелета превратились в желе. Я едва доковылял в полнейшем изнеможении до костра, рухнул. На месте морды вельможи была бледная маска, свиные глазки раскрылись широко.
— На вас лица нет, — сказал он тревожно. — Что там было?