Только в двух шагах от костра трава и камни другого цвета: оранжевые и багровые, да туша Гендельсона, что уже начинает из красиво благородной позы спящего рыцаря скрючиваться в простонародность, когда спина горбиком, голова в плечи, а руки меж колен… ну, так говорим, хотя ладони гораздо ближе совсем к другому месту, чем колени.
В небе чувствуется некое движение, появилась исполинская фигура величественного старика. Очерчен, только контуром, лишь иногда проступало крупное мясистое лицо с нахмуренными бровями. Он качнулся с одного края неба на другой, словно луч прожектора, выискивающий вражеские самолеты, потом в задумчивости начал писать пальцем прямо на небе, как пишут мальчишки на запотевшем стекле троллейбуса.
Огненные символы возникали и тут же таяли прямо под его пальцами. Сердце мое стиснулось от неясного чувства. Возможно, в какие-то давние времена научились делать вот такого рода памятники. Не из бронзы или камня, а вот такую впечатанную в пространство голографию. Уже и аппаратура давно разрушена, и та цивилизация в руинах, а то и руины давно рассыпались в пыль, но этот призрачный памятник, питаемый подземными силами земли, магнитным полем планеты, все еще напоминает о давно ушедших веках…
Гендельсон всхрапнул, дернулся, глаза дикие, уставился на меня непонимающими глазами.
— Вы еще не ложились, сэр Ричард?..
— Не лег, — ответил я. — А вам, что, Санегирейя привиделся?
Он вздрогнул, огляделся.
— Нет…
— А что так испугало?
Он посмотрел на меня подозрительно и с повышенной злобностью.
— Сон. Просто сон. Но, мне кажется, пророческий…
— Это от Сартии, — сказал я знающе. — Когда какому-нибудь очень достойному человеку… вот вроде вас, господь бог посылает пророческий сон, рыцари Сартии тут же влезают в него, вы это знаете? И обязательно все переорут, напортят, переталдычат. Так что вещие сны хоть и бывают, но все они — брехня.
Он люто блеснул в мою сторону недобрым взором, сказал медленно:
— Не знаю, не знаю… Но этот был уж слишком… намекающим. Ладно, я бы посоветовал вам лечь. Неприятно, знаете ли, когда кто-то сидит и смотрит на тебя, спящего.
— Вы полагаете себя таким красавцем? Или что здесь больше смотреть не на что?
Он буркнул:
— Костер не погаснет, там целое бревно. Чего вам сидеть?
— Да ночь не холодная, — ответил я, потому что оставить реплику без ответа невежливо.
— Да не в холоде дело… Нечисть не подберется!
— Нечисть сама ходит с факелами. Это волки не подойдут… возможно.
Он промямлил:
— Ну… хоть волки… и то хорошо.
Он перевернулся на спину, заложив руки за голову. Я быстро посмотрел в небо. Там все так же сияют холодные неподвижные и очень мелкие звезды. Но старика уже нет, ушел. Ладно, раз уж Гендельсон проснулся…
Странно, я не чувствовал такой уж очень усталости, привык, это Гендельсон прямо из теплого мягкого кресла в жесткое седло, да из теплых покоев навстречу ветру… Развалины башни приближались, в спину крикнули:
— Сэр Ричард!.. Это наверняка не христианские постройки!
— Наверняка, — ответил я.
— Вам не стоит туда идти!
— Почему?
— Потому что… потому что… нельзя!
Я засмеялся. Башня приблизилась, теперь стало видно, что ветер и дожди иссекли крепкий гранит так, что стену почти не отличить от обычной скалы. Будь и развалины в горах, я бы прошел мимо: скала как скала. Свалившиеся сверху камни принимают удары только сверху, потому бока еще сохранили шероховатости и даже выступы, а сверху даже не панцири черепах, похожие на гигантские протекторы, а уже почти отполированные до блеска яйца динозавров.
Обошел вокруг, с другой стороны в камнях глубокий пролом. Возможно, здесь были врата, хотя, конечно, вряд ли. Гораздо удобнее сделать ступеньки вокруг башни, чтобы того, кто поднимается, могли сверху обстреливать и сбивать камнями, а из узких бойниц в бока тыкать пиками.
В проломе темно, я постоял, глаза вроде бы чуть привыкли, шагнул вовнутрь. Под ногами сухо хрустело. Впрочем, это не обязательно человеческие кости, могут быть и звериные. Конечно, звериные. Ни один череп не уцелеет со времен падения этой башни, а современные придурки, что вот так просто забредут, вряд ли еще отыщутся. Сказано же вдогонку: нельзя сюда идти. А почему, да потому. Нельзя — и все тут.
Холодный лунный зайчик внезапно отразился внизу и прыгнул в глаза. Я сделал осторожный шажок. Среди камней наполовину засыпанный лежит меч. Не двуручный, простой, с прямым нехитрым лезвием.
Я осторожно потянул за рукоять, камни нехотя раздвинулись. Меч поднялся из этой россыпи, как вампир, что вылезает прямо из могилки. Я повертел его в руке, чувствуя приятную тяжесть металла.
Этот меч выглядел так, словно им долго рубили железные столбы, в него попадали слепящие молнии, он лежал на дне болот, его омывали потоки сильнейших кислот, и вот сейчас он все еще готов к боям: пощербленый, с темными и желтыми пятнами, так бывает, когда под воздействием огромных температур металл «отпускают», он теряет закалку, становится мягче.
Даже металлическая рифленая рукоять стала темной от неведомого мне жара. Я сжал пальцы крепче, — показалось, что меч все еще хранит тепло подземных глубин.
Уже с мечом в руке я хотел было вернуться, но слева ошутилось некое движение. Из каменной стены вышла совершенная нагая призрачная женщина. Меня не видела, двигалась вдоль камней бесшумно, сквозь ее тело я отчетливо видел темные камни, а ее, словно бы глубоководную рыбу, не знающую солнечного цвета, слегка подсвечивало изнутри.
Женщина прошла мимо, не замечая меня или не пожелав заметить, вошла в камень на другой стороне и растворилась в нем.
— Мать, мать, мать, — сказал я дрожащим голосом. — Это же надо!
Со стороны костра послышался голос, но слишком близко, чтобы от костра…
— Что случилось, сэр Ричард?
— Это я Богоматерь вспомнил, — огрызнулся я. — И туды ее в качель… в смысле, где спит младенец Иисус. А вы какого дьявола?
Он подошел, сильно припадая на правую ногу, лицо изможденное, перекосился.
— Не поминайте дьявола, — простонал плаксиво. — Не поминайте!.. Он услышит и… придет.
— Он вряд ли, — буркнул я. — А вы какого… ангела?
Он сипло отдувался, сказал жалко:
— Сэр Ричард… мы с вами никогда не станем приятелями, но сейчас многое зависит от того, чтобы мы оба были целы. По крайней мере, до того, как достигнем Кернеля…
Я брезгливо отмахнулся:
— Да идите, идите… спать. Я вышел сверчков послушать.
— Све… сверчков?