Даже в департаментах, имеющих репутацию «красных бастионов», население в подавляющем большинстве голосовало за принца, как это было, например, в департаменте Сона-и-Луара. В Верхнем Лангедоке республиканцы потеряли в деревнях влияние на избирателей, проголосовавших за них в мае, и теперь крестьяне проголосовали за Бонапарта {299}. Население Бургони также голосовало «за», поскольку победа принца означала для них защиту наследия революции и национальной чести {300}. Жители Восточных Пиренеев, выражая признательность за 2 декабря 1851 года, писали в канцелярию: «Спокойствие, общественное благополучие, возврат к идеям порядка и мудрого прогресса — вот бесценные завоевания, которыми мы Вам должны, будут прочными только при стабильности Вашего правительства, и единодушный приветственный крик всей Франции также и наш крик» {301}. Жители коммуны Ликсиэр департамента Мёртр, в частности, писали: «Вы хотели стать основателем и просвещенным законодателем французской свободы. Ваш великодушный замысел наконец свершился; наша прекрасная Франция освятила это выборами» {302}.
Национальный характер бонапартизма импонировал не только народным массам, но также всем истинным патриотам страны, к какому бы социальному слою они ни принадлежали {303}. Госпожа Банн Байяр д’Эстен в январе 1852 года писала принцу: «Славные воспоминания связывали фамилию Байяр д’Эстен с нашими прежними королями; позднее только знакомство сближало меня с герцогом Орлеанским. Сегодня я прежде всего француженка, патриотка страны, чтобы не уважать желание Франции, которая Вам дала власть без границ. Принц! Любите этот народ, который Вас любит и который верит в Вашу счастливую звезду… Вы хотите сделать Францию мирной, свободной и процветающей! Какая благородная задача! Принц, пусть Вам удастся примирить все партии и заставить их признать в Вас не только племянника императора, но и достойного наследника Героя всех времен и народов» {304}, — призывала она Луи-Наполеона.
Нужно отметить, что принц-президент неоднократно подчеркивал, что «обеспечение стабильности общества и укрепление институтов демократии» являются его основной заботой. И в результате в общественном сознании фигура принца рассматривалась не иначе как спасителя общества. Еще в письме к своему двоюродному брату принцу Жерому от 10 апреля 1849 года Луи-Наполеон писал, что правит в интересах масс, а не партий. Свою главную задачу, как об этом можно судить из этого письма, он видел прежде всего в том, чтобы успокоить страну, а для этого было необходимо примирение всех партий {305}.
Бывший военный Жан-Батист Дюлиньи был не одинок в своем мнении, когда в письме принцу выразил свою позицию в следующих словах: «Ввиду стабильности власти, мира в обществе, безопасности в сделках и сохранения прав народа, свободный в выборе, я тысячу раз говорю «да». И если я сформулировал свой выбор таким образом, и если я об этом Вам говорю, то не потому, что горжусь тем, что выполнил долг истинного бонапартиста, а из желания установления спокойствия в стране, чтобы покончить с клеветой на принца и его правительство, чтобы навсегда покончить с происками врагов…» {306}
Как утверждается в письме из округа Кастелнандари департамента Об, успех голосования превзошел успех выборов от 10 декабря 1848 года, но, как «показали выборы, — писал г-н Дорье, — демагогическая партия (имеются в виду социалисты. — Прим. авт.) нашего маленького городка выступила против президента; легитимисты же большей частью воздержались, но не исключено, что и они голосовали против, так как накануне голосования относились к принцу враждебно и вели пропаганду в этом духе среди своих людей» {307}.
Масштаб репрессий и жесткая позиция властей по объективным причинам привели к ослаблению народной поддержки принца в провинциях. Страх, который нагнали власти на местах, на время парализовал всяческую политическую активность сочувствующих принцу-президенту и бонапартистов по убеждению. Но не из страха провинции голосовали за Луи-Наполеона — свидетельством этому является массовая поддержка принца населением страны: 76% избирателей проголосовали утвердительно и, следовательно, одобрили государственный переворот. Плебисцит 21 и 22 декабря показал силу наполеоновской легенды, но если в 1848 году голосовали за имя, то 21 декабря 1851 года голосовали за человека, носящего это имя. После выборов крестьяне Бретани — оплота роялизма — распевали:
Голос Бонапарта наконец услышан…
В восьмимиллионном эхе он раскатился,
Он приобрел в народе силу и сердце
И подготовил для всех жизнь и счастье!
О! Луи-Наполеон, посланец Небесного Господина!
Сохраните эту власть, которую народ вам дает {308}.
Таким образом, если переворот и был в глазах оппозиции преступлением, а принц преступником, то тогда вся Франция была заговорщицей, одобрив его семью с половиной миллионами голосов во время плебисцита. Позднее Эмиль Оливье писал: «Что сделал президент? Уничтожил республику? Нет. Установил империю? Нет. Покушался на народный суверенитет? Нет. Он сохранил республику, не имея в виду установления империи. Он восстановил во всей целостности национальный суверенитет. Он предложил решение и его не навязывал: он обратился за советом к народу» {309}.
В январе 1852 года вступила в действие новая конституция, о которой сам Луи-Наполеон говорил следующее: «…я не имею претензии, широко распространенной в наше время, подменять опыт веков личной теорией. Напротив, я искал в прошлом примеры, изучал людей, которые их подали, и к каким результатам они привели… Одним словом, я сказал себе: поскольку Франция в течение последних пятидесяти лет двигалась в направлении усиления административной, военной, юридической, религиозной, финансовой организации от консульства и империи, почему нам не вернуться к политическим институтам этой эпохи? Созданные при помощи той же идеи, они должны нести в себе характер национальный и сочетать его с практической необходимостью» {310}. Создание исполнительной власти, сконцентрированной в одном человеке, привело к ослаблению законодательной власти. Таким образом, министры зависели от одной лишь исполнительной власти, и Сенат, созданный конституцией, состоял из людей, назначаемых императором. Что касается законодательного органа, то он был сперва подчинен Государственному совету, который готовил проекты законов и обладал крайне ограниченными возможностями, ибо министры не имели никакого контакта с законодателями {311}.
По новой конституции Луи-Наполеон осуществлял верховную власть и одновременно сам нес всю ответственность, что было зафиксировано в пятой статье конституции: «Президент Республики ответствен перед французским народом, к которому он имеет право обратиться в любой момент». Это положение было краеугольным камнем конституции и режима, поскольку и до, и после своего избрания президентом Луи-Наполеон неоднократно подчеркивал, что только сам народ может решать свою судьбу и что только он один является верховным сувереном. Так, еще до переворота в послании из Марселя говорилось, что «доверие со стороны общественного мнения, чему я имею немало доказательств, к Вам полное. Я попросил бы Вас, принц, действовать в том же духе для успокоения общественного мнения и с твердой уверенностью использовать вашу власть во благо страны и главы государства, который ей дал возможность свободно выражать свою национальную волю» {312}.