Священник протолкался к нам, сказал твердо:
– Нет! Сперва молитва, окропление, выгоняние бесов… слышите, серой пахнет?
Я принюхался, в самом деле, запах таков, словно эти явились с другой планеты, где основой жизни является не вода, а сера, аммиак или что-то вонючее.
– Вы правы, падре, – сказал я дипломатично. – Выгоняйте!.. Ведь эти доспехи теперь будут на плечах моих воинов.
Священник начал читать громко и патетически, получалось у него здорово, профессионал, а я поднял меч вожака рыцарей Ночи, залюбовался. Рукоять толщиной с водопроводную трубу, как раз удобно в ладони, к тому же ребристая, будто поверхность ручной гранаты, даже как кастет, крестовина слегка загнута, как бы начало эфеса, а в навершии и в центре крестовины по злобно горящему рубину, словно напоминание, что это меч, этим проливают кровь, а не просто вешают над столом или в спальне, чтобы побахвалиться перед бабами. Сталь зловеще синеватого цвета, острие заточено настолько тщательно, что почти просвечивает, как тончайшая льдинка. Это не наши мечи, лезвия которых больше похожи на топоры, даже на колуны. Да и какой смысл точить до остроты бритвы, если первый же удар по железному доспеху…
Впрочем, есть смысл, если сталь этого меча, скажем так, особо легированная. Я увидел, какими жадными глазами на этот меч смотрит Гунтер, улыбнулся ему и с небольшим замахом ударил по рукояти металлической палицы. Гунтер скривился, словно хватил уксуса, но лезвие меча рассекло рукоять, толщиной в древко лопаты, как если бы я перерубил сосновый прутик.
– Мать пресвятая богородица! – вскричал Гунтер. – Что за меч?
– Меч простой, – ответил я сумрачно. – Но что за мир, где перестроенную сталь употребляют всего лишь для мечей?
На лезвии не осталось ни малейшей вмятины. Я повертел меч так и эдак, присматриваясь, кое-где есть мельчайшие притупленности, но не отличить от той, что меч получил сейчас. Если получил.
– Это непростой меч, – сказал Гунтер с благоговением. – У остальных попроще.
Я наклонился и снял с трупа перевязь, широкий такой ремень через плечо, красивая толстая кожа, удивительно легкая для кожи, что-то подсказывает, что эта «кожа» удивительно прочная, не порвешь, мечом не разрубишь. Ножны на перевязи приятного цвета спелых слив, накладки сдержанно сияют золотом, выполнены умело и тщательно в виде стилизованных голов драконов, вздыбленных львов. По крайней мере, в их мире есть те же самые звери… если только это не сделано для вторжения в наш мир, для незаметного внедрения потом, когда вышли бы из захваченного замка.
Ульман и другие воины, принявшие бой, с жадностью смотрели на павших рыцарей. Полное вооружение рыцаря стоит очень дорого, мало кто может позволить себе даже простую кольчугу или нагрудный панцирь, а все еще слышали и передавали друг другу невероятный слух, что вроде бы я пообещал дать часть доспехов тем, кто сегодня пролил кровь.
Я повернулся к ним, все смотрят преданно, с надеждой.
– Вот что, ребята, – сказал я решительно. – Вы показали себя храбро и мужественно… храбрыми и мужественными, истребив таких противников. Не побоюсь сказать, что если бы те гады явились к нашим соседям, от всяких там Волков, Кабанов и Медведей остались бы рожки, ножки да копытца. Да и тех, думаю, не осталось бы… Посему мы посоветовались с народом и решили… Гунтер!
Гунтер вздрогнул, подбежал и вытянулся, глядя в глаза. Я остался собой доволен, сумел рявкнуть так, что старый служака действует на одних инстинктах.
– Слушаю, ваша милость!
Голос был твердый, вид у Гунтера преданный, в глазах верность, готовность бдить и служить.
– На колени!
Гунтер послушно рухнул на колени, даже не сообразив, что и зачем. Все замерли, смотрели непонимающими глазами. Я вытащил меч вожака рыцарей Ночи из ножен, холодно и красиво блеснула сталь. Гунтер смотрел мне в глаза преданно и бесстрашно. Я с размаха, но не сильно, ударил его плашмя по плечу.
– Во имя отца, и сына, – провозгласил я громко, – святого духа и святого Георгия, я, сеньор Ричард Длинные Руки, возвожу тебя в рыцари. Если кто имеет что сказать против, да скажет сейчас! Ибо если раскроет пасть потом, то пусть лучше это не делает, мой меч и мой молот вобьют те слова обратно в глотку вместе с зубами… Нет отводов? Итак, Гунтер… отныне – сэр Гунтер! И обращаться к нему надлежит как к сэру Гунтеру, а простолюдинам как к вашей милости. Встаньте, сэр Гунтер.
Гунтер поднялся, слишком ошеломленный, побледнел, глаза расширились и остались такими. Он смотрел на меня, все еще не веря.
Я протянул ему меч:
– Держи! Ты захватил этот меч у создания Тьмы, отныне он твой. Не стану тебя лобызать, в моем ордене мужчины не лобызаются… иначе что за паладины, таких называем иначе, и даже не стану тебе перечислять все, что должен делать рыцарь, ибо это говорится юноше, принимающему рыцарство, но ты уже жил и вел себя как рыцарь.
Ульман спросил взволнованным голосом:
– А какие клятвы дает рыцарь?
– В свое время узнаешь, – отрезал я, но увидел горящие глаза Тюрингема, Вернигоры, других стражников, сказал покровительственно: – Ну, ладно, вот вам основные: «… да будет щит их прибежищем слабого и угнетенного; мужество их да поддерживает везде и во всем правое дело того, кто к ним обратится. Да не обидят они никогда никого и да убоятся более всего оскорблять злословием дружбу, непорочность, отсутствующих, скорбящих и бедных. Жажда прибыли или благодарности, любовь к почестям, гордость и мщение да не руководят их поступками; но да будут везде и во всем вдохновляемы честью и правдой. Да повинуются начальникам и полководцам, над ними поставленным; да живут братски с себе равными, и гордость и сила их да не возобладают ими в ущерб прав ближнего. Да не вступают в неравный бой: несколько против одного, и да избегают всякого обмана и лжи».
Они слушали затаив дыхание. Я сам, произнося эти слова, проникся святостью рыцарского дела, внезапно мелькнула мысль, что вот я читаю рыцарский кодекс двенадцатого века, а ведь почти дословно эти слова и клятвы повторялись во всех тайных обществах, желающих перевернуть мир и сделать жизнь счастливой для всех. Эти слова звучат в пионерской клятве, уставе комсомола, законах коммунистов всего мира, впрочем, как и фашистов или клерикалов.
– «Честные блюстители данного слова, – читал я дальше, – да не посрамят никогда своего девственного и чистого доверия малейшею ложью; да сохранят непоколебимо это доверие ко всем и особенно к сотоварищам, оберегая их честь и имущество в их отсутствие. Да не положат оружия, пока не кончат предпринятого по обету дела, каково бы оно ни было; да следуют ему и денно, и нощно в течение года и одного дня. Если во время следования начатого подвига кто-нибудь предупредит их, что едут по пути, занятому разбойниками, или что необычайный зверь распространяет там ужас, или что дорога ведет в какое-нибудь губительное место, откуда путнику нет возврата, да не обращаются вспять, но продолжают путь свой даже и в таком случае, когда убедятся в неотвратимой опасности и неминуемой смерти, лишь была бы видна польза такого предприятия для их сограждан. Да не принимают титулов и наград от чужеземных государей, ибо это оскорбление отечеству».