Я вспомнил разговор с Тертуллианом, заколебался, но попытка не пытка, сделал шаг к Тюрингему, протянул руки к ветвям и воззвал:
– Господи, будь у нас огонь, осталось бы больше времени на восславление Твоего имени!.. И вообще – для добрых дел. Сотвори чудо – дай нам огонь!
Тюрингем с криком отпрянул: во мху показался огонек, причем – совсем не там, куда падали искорки. Вспыхнул слабо, но все-таки огонек. Кто-то из лучников упал на брюхо и торопливо подул, одновременно подкладывая тонкие полоски бересты. Огонь разгорелся, начал лизать хворостины, расщелкивать их, взвился красными язычками. Лучники попятились от огня, смотрели на меня расширенными глазами. Я смиренно перекрестился, указал на костер.
– Согреемся, братие. Тюрингем сварит похлебку, ужремся всласть, душа воспоеть… Все во славу Господа нашего, все во славу…
– Аминь, – сказал Тюрингем торопливо.
Я перекрестился небрежно, словно муху отгонял, паладин для Бога свой парень, они же клали крестное знамение размашисто, истово, со всей верой в скорый приход комму… царства Небесного для всех людей, кроме колдунов и еретиков, а также язычников, мусульман и православных.
Подъехали двое лучников, сопровождая отца Ульфиллу, помогли слезть с мула. Все трое мокрые до нитки, грязные, залепленные листьями, лепешками травы, комьями грязи и всякой прочей гадостью. Отец Ульфилла клял мула, едва тащил смиренного слугу церкви, но лучники за что страдали? Трясясь и стуча зубами, они тянули руки к костру, им уступили место.
Странный ливень в середине июля, вода просто ледяная. Все трое промокли до костей, священника отвели к огню. Тюрингем наклонился к его уху, что-то шепнул. Отец Ульфилла отпрянул от костра, глаза дикие, ухватился за крест и поспешно осенил костер широким знамением.
Огонь из красного стал золотисто желтым, взметнулся выше, едва не задев крону дуба.
– С нами Божья сила, – пробормотал Гунтер.
– Dictum – factum, – согласился я. – Мои аплодисменты отцу Ульфилле. В следующий раз костер разжигать доверим ему.
Священник с минуту бормотал молитву, очищенный костер горит ярко и мощно, от него сухой жар, как из распахнутых дверей сауны. Над головой неумолчный шум, дождь все еще с силой колотит по листьям, а по краям, где сумел прорвать оборону, низвергаются целые ревущие потоки, бьют в землю с такой силой, что взлетают комья земли, как при бешеной скачке на горячем коне.
Земля сухая на сотню шагов в диаметре, крона могучего дуба не пропускает ни капли. Все отдыхают, пережидая ливень, а я задумался над сотворенным чудом. Что не Господь возжег костер – дураку ясно, Бог не станет такой херней заниматься, как разжигать костры, заставлять плакать иконы и вообще что за дурь – слушать молитвы дураков? Если где на земле и случается то, что народ называет чудом и видит в этом проявление мощи Бога, к нему никакого отношения это не имеет. Бог сделал свое дело: создал мир, Бог может уходить.
Так что я воспользовался той силой, что все еще разлита в атмосфере… или не в атмосфере, а везде-везде, как реликт древних эпох, еще не значит, что я подключился на халяву к Божественной силе. Просто, наверняка существовала защита от дурака, что не позволяла использовать эту мощь в корыстных целях. Строгая защита, на ментальном уровне, каждое желание проверялось на предмет соответствия стандартам. Понятно, что даже если какие-то единицы и сумели нащупать это силовое поле, то это им ничего не дало. Ни власти над миром, ни кучу голых и покорных баб, ни жену соседа, ни сундуки с золотом.
А я? Загорелся ли костер потому, что я возжелал добра не столько себе, как другим, прежде всего пожалев несчастного Тюрингема? Если это так, то открывает щелочку к тому, что называем магией. Пусть даже самой белой, ну прямо незапятнанной.
В мозгу блеснула еще одна странная идея. А не потому ли я смог «подключиться», что силовое поле опознало меня, как «своего», то есть… продукт более продвинутого времени? Но, признав, все-таки ограничило меня, так сказать на самом начальном уровне. Я смог разжечь самый крохотный огонек, едва-едва воспламенил мох, но не смог бы поджечь даже самую тонкую хворостинку. Тем более не подпалю дерево.
Что ж, вернемся – велю не только восстанавливать те церкви, что разрушены или заброшены, но и построю пару церквей. Не в замке, отец Ульфилла уже развил бурную деятельность, а где-нибудь в крупных селах. Кстати, эту церковь, что восстанавливает отец Ульфилла, я могу, наверное, записать в свой актив? Хрен бы он ее восстановил, если бы я не уничтожил злого колдуна Галантлара… вот еще один плюсик!.. и не передал таким образом эти земли в руки церкви, что признал своим появлением сам Тертуллиан!
Шум водопада над головами оборвался. Ливни не бывают долгими, а этот вообще как ножом отрезало. Тюрингем сразу же бросился к лошадям, я дождался, когда мне сразу трое человек, соревнуясь за право быть ближе, подвели Зайчика.
Все-таки, подумал, есть странность в том, что остатки силового поля выполняют желания именно служителей Церкви. Правда, изредка, крайне редко, но все-таки именно они, служители Церкви, как-то нащупали… Все-таки когда-то это была, наверное, эдакая всемирная сеть, как Интернет, и охватывала все и вся. И как я по Интернету заказывал все, что угодно, от доставки пиццы на дом и до авиабилетов, говорил с приятелем на другом конце света, видя его морду на экране мобилы, так и здесь нечто подобное, только здесь на порядок или на несколько выше… В смысле, когда не посыльный приносит пиццу и ждет, когда расплачусь, а желание выполняется сразу… как здесь сказали бы, по волшебству.
Я сосредоточился, стараясь не потерять мысль, что постоянно ускользала, пытаясь отыскать проблемы проще: затащить ли сегодня в постель Фриду или же кого-нибудь из новеньких, напомнить про сокровища, которые выкопали благодаря мне, такому замечательному и щедрому, погонять сопровождающих, наслаждаясь властью…
…нет, мысль ускользнула, но, чувствую, еще вернется. Такое вот, тревожащее, возвращается.
Хмурые деревья остались за спиной, на опушке встретило яркое умытое ливнем солнце. От мокрой земли пар, лужи исчезают на глазах, прибитая крупными каплями трава со стонами и вздохами распрямляется, осматривается, прикидывая, как и куда запустить корни и протянуть листья.
Конские копыта увязают в размокшей почве, но не погружаются глубоко: земля не успела наполниться влагой. И с каждым конским скоком как будто становится плотнее и суше.
Гунтер на правах поводыря то и дело заезжал вперед, а по тому, как притормаживал и брал в руки топор, мы уже знали, что заметил впереди нору гоблинов, не знающих страха волков или бродячего тролля.
Лучники бросались к нему наперегонки. Страх перед чудовищами, который охватывает вне стен замка, уже испарился, все старались показать свою меткость и дальность в стрельбе, поражая опасных тварей.
Двое лучников, которых приставили охранять вечно отстающего отца Ульфиллу, глядели нам вслед с завистью.