Помимо четкого доказательства того, что женщина является невинной, дополнительным «преимуществом» женского обрезания считается, по-видимому, самый факт, что она утрачивает при этом большую часть своих внешних половых органов, и притом наиболее чувствительную их часть, — в этом-то и состоит главная идея: с помощью такой процедуры защитить женщину от ее собственной, необузданной сексуальности. И здесь мы снова сталкиваемся с глубинным, сильно укоренившимся страхом перед якобы существующей, безграничной способностью женщины к похоти… Даже в песне Песней Соломона, хотя она и представляет собой гимн эротическому, сексуальному началу в человеке, под конец проявляется этот страх (8:8—8:9).
Невеста и ее братья
Есть у нас сестра, которая еще мала,
И сосцов нет у нее;
Что нам будет делать с сестрою нашею,
Когда будут свататься за нею?
Если бы она была стена,
То мы построили бы на ней палаты из серебра;
Если бы она была дверь,
То мы обложили бы ее кедровыми досками.
Из этого пассажа нам становится ясно, что у иудаизма и христианства есть общие корни с исламом. И вот, снова и снова, возникает этот образ женщины как существа, лишенного признаков пола, которая претерпевает метаморфозу, стоит лишь ей встретить единственного мужчину, избранника, который будет лелеять ее.
Я — стена,
И сосцы у меня, как башни;
Потому я буду в глазах его,
Как достигшая полноты. (8:10)
Смысл тут ясен: самая большая драгоценность, имеющаяся у женщины, должна быть сохранена для единственного мужчины в ее жизни. Если женщина окажется несостоятельной в этом смысле, ее муж имеет право взять себе вторую жену, а большего кошмара в жизни любой суданской женщины невозможно и придумать… Если в нее слишком легко войти при дефлорации, от нее легко можно будет отказаться, а после первой брачной ночи друзья мужа будут со знанием дела расспрашивать его обо всем, причем они будут готовы раздувать мельчайшие искры сомнений в отношении ее девственности. Некоторым женщинам даже приносит удовольствие та боль, которую они чувствовали во время медового месяца. Лайтфут-Кляйн приводит слова медсестры, которая сама по роду работы выполняет обрезания: она сообщила, что ее собственная дефлорация продолжалась десять дней и что у нее все болело еще две недели. «А что, тебе вообще нравится испытывать боль?» — спросила ее Лайтфут-Кляйн, несколько озадаченная. «Нет, совсем нет. Ненавижу боль, как и все остальные. Но та боль была особой, счастливой», — отвечала медсестра.
Ну а что муж, которого так старается ублажить его жена? Интервью с сорокалетним лаборантом из той же больницы выявило некоторую двойственность в мужском восприятии этого древнего ритуала. Этот человек рисковал разорвать все отношения с собственной матерью, поскольку не разрешил удалить более одного сантиметра с клиторов своих трех дочерей, а четвертую вообще оставил необрезанной, надеясь, что в будущем ситуация изменится и обрезание перестанет играть столь важную роль при поисках мужа. Его жене в детстве сделали полное обрезание. Перед свадьбой будущая теща умоляла его обратиться к хирургу, чтобы невесту «вскрыли», но лаборант решил, что это ниже его мужского достоинства. Он смог войти в жену только после трех часов невероятных усилий, применив физическую силу, причем после этого жену пришлось срочно отправить в больницу — у нее началось сильное кровотечение. И как же он себя чувствовал после всего этого, спросила исследовательница. Ответ был очевиден. «Я чувствовал себя преступником, я был противен сам себе», — сказал он.
Его жена выздоровела, пришла в себя и в конце концов даже начала получать некоторое удовольствие от половых сношений. Эта супружеская пара вполне открыто поведала исследовательнице обо всем, что происходило у них в спальне. Так, например, муж был уверен, что его жена испытывала оргазм. Он мог сравнить сексуальную чувствительность собственной жены с тем, как реагировали на его поведение необрезанные проститутки из Эфиопии, и для него было очевидно, что ему куда труднее было удовлетворить собственную жену… Ее роды проходили очень трудно, причем в двух случаях пришлось использовать хирургические щипцы. Кроме того, разрывы при родах, которые были затем зашиты, не заживали на протяжении двух месяцев.
После родов большинство женщин с «фараоновым обрезанием» вновь позволяют сделать себе инфибуляцию… Это означает, что, прежде чем они смогут вновь заниматься любовью с собственными мужьями, их зашивают практически так же сильно, как они были зашиты перед первой брачной ночью, и все это делается потому, что, по их мнению, так они будут более привлекательными для мужей. Эту часть их сексуальной культуры европеец практически не может понять, тем более что повторное зашивание было введено в ритуал сравнительно недавно. Так, женщин, родившихся до 1930 года, вообще никто никогда не подвергал повторной инфибуляции. Антропологи получают противоречивые объяснения. Некоторые женщины утверждают, что они проделывают все это ради собственных мужей; некоторые мужья говорят, что им это вовсе не так уж и нужно, и сваливают все на матерей собственных жен, причем нередко подчеркивается, что повторная инфибуляция дает дополнительный, и немалый, заработок повивальным бабкам, которые ее выполняют. Ниже приведен, к примеру, отрывок из интервью лаборанта из больницы, с которым на эту тему беседовала Хэнни Лайтфут-Кляйн.
— Неужели это она сама просит зашить себя после каждых родов? Ведь отверстие-то остается малюсенькое…
— Да, сама, хотя у них обоих от этого одни проблемы… Она еще и настаивает на этом, как утверждает он, говорит, будто так «красивее», а он ее не останавливает. По его мнению, она стыдится показаться распущенной женщиной, ведь после того ущерба, который уже нанесен ее телу, она может лишь так относиться к себе.
— Но почему бы не оставлять отверстие побольше? — спросила я.
— Это — женское дело, — лишь пожал он плечами. А он в женские дела не вмешивается. Он понимает, что она просит повивальную бабку сделать это, чтобы доставлять ему больше наслаждения, хотя сам в то же самое время считает, что, если бы ее зашивали не так сильно, и ей было бы легче и ему проще.
— Так что же он ей об этом не скажет?
— А женщины у нас не позволяют вмешиваться в их дела, — убеждает он. — Это не мужского ума дело, говорят они… А все из-за одного: им кажется, будто они так будут более привлекательны для своих мужей в сексуальном плане, а ради этого они готовы и потерпеть, притом довольно сильную боль. Это акт любви с их стороны, пусть они и неправильно это понимают…
В то же самое время он рассказал мне, что начинает терять желание к собственной жене, а почему — совершенно не способен понять: ведь она — любящая жена, очень к нему добра, понимает его, старается угодить. Может, все дело в том, что она больше не хочет его, у нее пропала страсть к нему. Она, наверное, уже делает все это из одного лишь чувства долга.
— А как он это все может объяснить?
— Ответа он на самом деле не знает. Но как он сам сказал, «может, она просто-напросто слишком много уже намучилась»…