Когда начало темнеть, он подозвал крестьянина, который каждую свободную минуту хватал камни и с закатывающимися от напряжения глазами сгибал и разгибал руки, и, вручив ему медяки, указал в сторону продуктовой лавки.
— Купишь требухи, кружку рыбьего масла, орехов и муки. Вина не брать.
Потом повернулся к десятку:
— Нам нужны дрова. — Он указал на огромное полусгнившее бревно, покачивающееся на волнах рядом с пирсом. — Это подойдет.
— Да это же гниль!
Грон хищно развернулся к горгосцу:
— Ты хочешь поспорить?
Тот быстро опустил глаза:
— Нет, господин.
— Я не господин, мое имя — Грон, напоминаю последний раз. — Он мотнул головой в сторону бревна. — Вперед.
Они еле доволокли бревно до казармы и свалили у кострища. Крестьянин уже развел огонь и варил похлебку с требухой. Грон отхлебнул полный глоток рыбьего масла и передал следующему.
— Каждому — по глотку.
Потом повернулся и пошел к старшему. Когда он вошел в его каморку, тот опять что-то царапал стилом. Увидев Грона, он мотнул головой в сторону лавки.
— Говорят, у тебя раненый?
— Пустяки, царапина, заживет как на собаке.
Старшой хмыкнул и протянул руку лодочкой.
— Простите, господин, сколько я должен был принести?
Тот удивленно посмотрел на него:
— Так ты не принес?
— Я вчера запамятовал спросить вас об этом.
Старший пожевал губами.
— Каждый десятник каждый день платит мне серебряный.
— Но нам за весь день дали только дюжину медяков.
Старший заржал:
— Ну, лохов сразу видно. Это твои проблемы, десятник, — с этого серебряного два медяка идут мне, остальное — систрарху. Так что давай гони.
Грон покачал головой:
— Я думаю, это неправильно.
Веселье старшого как рукой сняло.
— Что ты сказал?
Грон невозмутимо пожал плечами:
— Я считаю, что это неправильно. Я готов отдавать вам десятую часть. Сколько из них пойдет систрарху — ваше дело, но потрошить купцов я не буду. Сколько дадут, столько и будет.
Старшой побагровел, уперся руками в доски стола и навис над Гроном:
— Да кто ты та… — И поперхнулся, натолкнувшись на полыхнувший сквозь сузившиеся веки взгляд. Постояв с минуту, он тяжело рухнул на место и, потупив глаза, произнес: — Я не могу снизить таксу.
Грон расслабился.
— Я не отказываюсь платить серебряный, нужно только подождать.
Старшой недоуменно посмотрел на него.
— Ты хочешь сказать, что купцы добровольно будут платить тебе золотой в день?
— Смею надеяться — больше, — Грон улыбнулся уголками рта, — но попозже.
— Ты глуп, но это тебя не спасет, систрарх установил…
— А вот это уже, старшой, твои проблемы. — Грон поднялся и с хрустом развел руками. — Ну я пошел. Завтра принесу тебе твою долю за два дня.
Через две ночи десяток попытался его зарезать. А спустя лунную четверть все, включая крестьянина, подтянулись десять раз.
Через луну он принес старшому серебряный. У его пирсов, несмотря на их отдаленность, швартовалось все больше кораблей. Купцы-медальонщики начали намекать, что не отказались бы видеть его у себя в офицерах торговой стражи, но Грон только вежливо улыбался. Дни шли своим чередом. Через полторы луны Грон стал делать подъем на полчаса раньше и начал обучать свой десяток основам фехтования и рукопашного боя. А на исходе третьей луны дезертиры, осатанев от рыбьего масла, отсутствия вина и воздержания, напали на него снова. Он избил их до крови, а с утра поднял десяток раньше на час и погнал в гору на четыре мили. Дезертиры харкали кровью, но ни один не упал. Когда они взобрались на гребень, он повернулся к этим троим, привалившимся друг к другу на подгибающихся ногах, и спросил, как их зовут. Они прохрипели свои имена, и он, не дав им ни минуты роздыха, погнал их обратно. Они отстояли весь день, а вечером, когда вояки приволокли в казарму очередное бревно, он подозвал их по именам и вручил каждому по серебряному.
— К подъему десятка быть у ворот, свободны.
Все трое срочно отправились в город, а старшой заявил, хмыкнув, Грону:
— По-моему, твой десяток уменьшился на тройку.
— Возможно, — уклончиво ответил Грон.
— Думаешь, они вернутся? После того как трижды пытались тебя прикончить?
— Дважды, — поправил Грон.
— Я считаю и ишачий загон.
Грон улыбнулся и вручил старшому два серебряных. Когда старшой поднял на него ошарашенные глаза, Грон весомо произнес:
— Да не оставят нас милосердная Энолла и Эор-защитник, подождем до утра.
Утром, когда десяток, по обыкновению, выбежал из ворот, Дорн, Яг и Сиборн привычно пристроились впереди. Привратник, по выражению Дорна, чуть не споткнулся о собственную челюсть, увидев их за воротами. А когда десяток добежал до знакомого платана, то Грон обнаружил, что все нижние ветви обрублены. Он остановился и поглядел на хитрые лица троицы.
— А почему бы нам не проскочить подальше, Грон, — невинно заметил Дорн, — там дальше есть и другие деревья.
Тут Яг и Сиборн не выдержали и расхохотались. Чуть погодя к ним присоединился и Грон, а за ним дружно заржал весь десяток.
…Грон очнулся от воспоминаний и посмотрел вниз. Весь десяток слаженно, но неторопливо бежал по дороге.
Он догнал их уже в городе, за полмили от казарм.
— Дорн, до вечера все свободны, получите у Дамира по серебряному, а тебе задание. Возьми того здоровяка из десятка Элема и сходите в кузнечный квартал. Договорись насчет десяти мер железа и кузни на два часа в день в течение четверти. Пора вам обзаводиться нормальным оружием.
Он заметил, как вспыхнуло лицо Дорна, который, будто породистая гончая, делал стойку всякий раз, когда разглядывал его мечи. Тот рявкнул:
— Шевелись, тараканья немочь.
Грон перешел на шаг и направился к общественным купальням. Пора было приводить себя в порядок. Через час ему предстоял обед с самим баши Дилмаром.
Обед был великолепен.
— Благодарю за угощение, баши. — Грон деликатно рыгнул, по святому венетскому обычаю воздав должное обильному столу, и вытер пальцы цветастым полотенцем.
Баши Дилмар, один из богатейших людей столицы, да и всей Элитии, «купец купцов» — по слащавому, но от этого не менее правдивому определению одного из своих клиентов, благосклонно кивнул повару, склонившемуся у стола в ожидании замечаний.