Бородавки – непременная деталь в портрете бабы-яги – напоминают о нашем восприятии магии, которое в детстве переживает апогей. Вспомните Тома Сойера и известные ему «верные» способы сведения бородавок. Все они связаны с колдовством.
Волосы тоже играют в уникальную старческую игру. Исчезая с головы, на которой они являются тщательно оберегаемым признаком статуса, они внезапно выскакивают из ушей и ноздрей, полностью закрывают веки, заставляют срастаться брови, нарушая всяческий порядок. Им будто доставляет удовольствие потешаться над стариком.
Задача прозрачна: забрать все эти игры у тела и дать себе право на «сумасшедшие поступки».
Швейцарский писатель Макс Фриш в своих дневниках иронично описал психологию старения как трехступенчатую систему, в которой каждый легко может определить «свою» ступень. Фриш различает «тех, кто еще не отмечен», «тех, кто уже отмечен» и стариков.
По поводу первой категории он пишет:
«„Тот, кто еще не отмечен“, получает удовольствие, если кто-то говорит ему, что он выглядит моложе, чем на самом деле. Пусть это будет всего один год. Но в то же время он не получает удовольствия. Ему ведь все еще 40… Занимаясь спортом (например, лыжным), он ловит себя на том, что, оказавшись в поле зрения молодых людей, едет гораздо быстрее, чем собирался.
Он выдает себя отсутствием тактичности: в отношениях с людьми, которым на добрый десяток лет больше, подчеркивает, что уже не слишком молод, – а в разговоре с более молодыми дает понять, что уже успел достичь многого. В разговоре такой человек постоянно упоминает возраст.
Он ни в коем случае не позволяет помочь себе надеть пальто. Если во время вечеринки не хватает кресел, он первый присаживается на корточки на полу. Он ни за что не воспользуется лестницей, чтобы спуститься в бассейн, а обязательно совершит ловкий прыжок. Надев по необходимости смокинг, он постарается принять как можно более независимую позу и обязательно сунет руки в карманы. Идя в поход с теми, кто младше, он несет самый тяжелый рюкзак и т. д. При появлении первых седых волос, он сразу начинает обращать на них внимание окружающих, как будто это, в общем-то естественное, явление в его случае является курьезом… Он терпеть не может анекдотов про „стареющего господина“: они не новы, он и сам при случае может вспомнить пару подобных.
Если он попал в тяжелую аварию… то снова и снова рассказывает во всех подробностях, как был на волосок от смерти. „Тот, кто еще не отмечен“, знает: через несколько лет все будет совсем по-другому – наш шанс на трагическую смерть ограничен во времени.
Признать заслуги молодых или даже очень молодых своих современников, если они занимаются тем же, что и он, ему гораздо тяжелее, чем тому, „кто уже отмечен“. Он ловит себя на мысли, что все, что бы ни исходило от молодых, называет модой, хотя это понятие начинается для него там, где он, несмотря на усилия, не способен угнаться за другими.
P.S: „Тот, кто уже отмечен“, склонен к противоположному: он хватается за что-то, что является модным, и в роли застрельщика сам себе очень нравится».
«„Того, кто уже отмечен“, можно узнать по тому, что ему никто не завидует, – даже если он очень авторитетен или богат. Несмотря ни на что, никто не хотел бы оказаться на его месте… Он начинает завидовать не успехам молодых, а тому, что у них впереди гораздо больше времени.
Он замечает или не замечает, что его присутствие смущает других; если он приходит, ему тут же подают руку, вечер не будет потерянным, но это будет уже другой вечер; присутствие такого человека оказывает воздействие буквально на все. Появляется некоторое напряжение. Он не хочет снисхождения, но все время на него натыкается… Видимое изменение, которое вводит в заблуждение: везде, куда бы он ни пришел, большинство присутствующих моложе его.
„Того, кто уже отмечен“, можно узнать по новой манере скучать. Если раньше иногда ему и бывало скучно, то исключительно из-за обстоятельств: в школе, на работе, в армии и т. д. Но теперь все по-другому: ему скучно, когда исполняются его желания…
Он все чаще просыпается до рассвета – „час казни“, он просыпается от того, что абсолютно не чувствует усталости. Он становится ранней пташкой – для чего?
Он начинает капризничать, чтобы доказать хотя бы самому себе, что он личность. То, что не сможет убедить окружающих, он делает все равно – из вредности.
И как вы только можете, – думает он с укором, – целыми днями шататься без дела?! „Тот, кто уже отмечен“ сам на это уже не способен: он не может себе позволить делать что-либо из одного удовольствия – на это его способности радоваться уже не хватает».
О третьей, последней ступени развития старости Фриш пишет следующее:
«Всем известны внешние признаки старика: он шаркает ногами, потому что пятки уже не отрываются от земли, он делает крошечные шаги, как будто идет по льду. Садясь в кресло, он широко расставляет ноги, что выглядит несколько неприлично. Все его движения, случайные и намеренные, совершаются в одинаковом темпе. Выпив пиво, он сразу же идет в туалет. Если он не слышит, о чем говорят за обедом, то его это не волнует. Окружающим приходится не только говорить громко, чтобы он услышал, но и предельно упрощать свою речь, чтобы сделать ее доступной, поэтому то, что он, наконец, услышит, только укрепит его во мнении, что ничего интересного он не пропустил. Если он начинает жевать, то у нас сразу же пропадает аппетит…
Если вместе собирается несколько таких стариков, то поневоле приходят на ум земноводные: у них нет с нами ничего общего. Если мы помогаем старику на улице или на лестнице, то поневоле смущаемся: нам неприятно прикасаться к его телу. Во сне он похож на покойника, но нам его не жалко. На скамеечке в парке он никому не мешает. Если вы знали его раньше, то на разговоре вам никак не сосредоточиться: вы видите только вены на его руках, водянистые глаза, губы…»
Из этих колких зарисовок Фриша становится понятно: половина нашей жизни крутится вокруг старости. Причем (и это самое неприятное) страдания начинаются задолго до прихода настоящей старости.
А теперь поговорим о классических архетипах старости в их проработанном и не проработанном виде.
Самые известные и популярные архетипы – старик-мудрец и старая мудрая женщина. В мандале жизненный путь сводится к мудрой старости. Речь при этом идет о таком человеке, который выполнил стоящие перед ним задачи, осознанно вышел из полярности и сконцентрировал свои силы для обратного пути к центру. Он внутренне освободился от материальных благ и всего суетного, его волнует сущность бытия. Вслед за Сократом он понимает, что, несмотря на все свои знания, не знает ничего, а мудрость его – в простоте. Его мышление покидает поверхностный уровень и устремляется к тем глубинам, где ткутся из самых древних принципов образцы мира, где из-за полярных структур проглядывает единство. О сути вещей он знает главным образом благодаря опыту, который пребывает по ту сторону полярности и познается как ясность и чистота. Он живет в той духовной позиции, которую буддист назовет Упекха (невозмутимость, хладнокровие). Старый мудрец созерцает мир, ничему не давая оценок. Ощущая внутренний покой, он глядит на него благосклонно.